Семь суток корабль будет двигаться с субсветовой скоростью и семь раз в течение этого времени сигнализирует Земле свое положение кратковременными, но необычайно мощными энергетическими разрядами. Эти семь сигналов, если они достигнут Земли, подтвердят или опровергнут идею относительности времени, выдвинутую более двухсот лет назад.
Этих семи сигналов Леона ждала как приговора. Если время в звездолете сильно замедлится, рушатся последние надежды. Тогда десять лет на звездолете могут оказаться равными земным векам. Астронавты вернутся постаревшими на десять лет, а на Земле их будут встречать правнуки. Иногда Леона думала, что было бы лучше, если бы эти семь сигналов вообще не достигли Земли. Можно было бы жить надеждой…
Впрочем, даже если несоответствие во времени при субсветовой скорости окажется небольшим, неизвестно, что произойдет, когда звездолет еще увеличит скорость. После того как световой порог будет перейден, всякую связь с Землей корабль потеряет. Но это будет еще не так скоро. Сейчас звездолет приближается к орбите Плутона, его положение точно известно, несоответствия во времени нет, и раз в сутки серией радиосигналов условного кода капитан сообщает, что все в порядке, что они слышат передачи Земли и Марса, ведут наблюдения, шлют привет землянам.
Под прозрачным куполом Главного пульта управления обсерватории день и ночь шла напряженная работа. Кроме Леоны, здесь трудились еще несколько наблюдателей и лаборантов. Каждый дежурил три часа в сутки. Гигантские антенны сверхчувствительных радиотелескопов медленно поворачивались на ледяном гребне Чимтарги. Их движения управлялись сложнейшей системой электронных машин. Учитывая собственное вращение Земли, движение ее по орбите, смещение всей Солнечной системы в пространстве и еще сотни разнообразных поправок, умные машины все время нацеливали антенны в ту точку небесного свода, где находился удаляющийся от Земли звездолет. Как только эта точка опускалась за линию горизонта, в действие вступали радиотелескопы обсерватории Амбарцумян, недавно построенной в Андах и названной в честь одного из выдающихся астрономов двадцатого столетия.
Ежедневно радиостанция Луна-главная и центральная станция Марса передают на звездолет длинные колонны цифр, которые облегчат работу астронавтов, когда корабль окончательно потеряет связь с планетами своего солнца.
— Профессор Таджибаев доволен. Автоматы хороши, но только тогда, когда возле них находятся люди. Анализируя разнообразные данные, поступающие теперь со звездолета, он гораздо лучше понимает те сигналы, которые в свое время были переданы автоматическими устройствами первых фотонных ракет. И он еще более утверждается в мысли, что ракеты не погибли, что рано или поздно они возвратятся к Земле.
Однажды он сказал об этом Леоне, дежурившей у экранов Главного пульта управления.
— Значит, действительно все дело в относительности времени? — тихо спросила Леона.
— Почти наверное так. Молодая женщина тяжело вздохнула. В начале августа звездолет пересек орбиту Плутона. По расчетам Таджибаева через восемь-десять дней капитан должен будет включить главные ускорители. Наступала наиболее ответственная фаза наблюдений. Таджибаев уже не покидал обсерваторию и все дольше просиживал сам у контрольных экранов. Его возбуждение передалось другим сотрудникам. Многие теперь не уезжали в свободные часы вниз, в поселок, а оставались на обсерватории и даже спали в кабинетах дежурных наблюдателей.
Момент включения главных ускорителей был отчетливо уловлен радиотелескопами, а затем контрольная аппаратура замолкла. Теперь Таджибаев проводил дни и ночи на пульте управления. Спал он не более двух-трех часов в сутки.
Все эти дни Леона не находила себе места. В свободные от дежурства часы она бесцельно бродила по огромному зданию радиообсерватории или подолгу смотрела на сверкающую в лучах солнца ледяную вершину Чимтарги, на которой медленно поворачивались сетчатые чаши гигантских антенн. Но даже Леоне бодрствование отца возле молчавших экранов казалось непонятным.
"Неужели он больше доверяет себе, своей интуиции, чем точнейшей электронной аппаратуре? Десятки самопишущих приборов и магнитных лент запишут каждый шорох экранов, каждый уловленный сигнал, пусть даже самый слабый".
На четвертые сутки бессменной вахты отца Леона сказала ему об этом.
Таджибаев поднял покрасневшие усталые глаза. Скользнул по лицу дочери отсутствующим взглядом. Сказал чуть раздраженно:
— Да-да, конечно… Но ты ошибаешься. Моя вахта необходима… Лишь проведя сам все наблюдения, буду уверен, что сделано все… все, что сейчас в силах человеческих… Да… А вот тебе советую уехать. Твое присутствие теперь не обязательно. Возвращайся в Алма-Ату… Ты забросила работу…
— Но, отец, я хотела бы знать…
— Что?
— Результат…
— Это граничит с наивностью, Леона. Мы не знаем даже, сколько времени потребуют наблюдения. А потом еще обработка, сложнейшая обработка, которая продлится не один месяц. И чем меньше сигналов, примем, тем сложнее будут расчеты. И никаких предварительных гипотез… Сообщу лишь окончательные выводы. И для тебя не сделаю исключения, дочка… Надеюсь, понимаешь почему…
— Но, отец…
— Что еще?
— Я бы хотела помочь… тебе и всем. Таджибаев махнул рукой и отвернулся.
* * *
На другой день Леона возвратилась в Алма-Ату. Академик Кранц встретил ее своей обычной колючей усмешкой.
— Ну-с, что думаем делать?
— Работать.
— Гм… Так-так… Ну, а что там слышно? Что Таджибаев? Хоть один сигнал принял?
— Вероятно, нет, а впрочем, не знаю.
— Так, так!.. Даже тебе ни слова. Молодец! Раньше таких называли фанатиками. Пожалуй, он добьется.
— Чего добьется? — не поняла Леона.
— Того, что только фотонные корабли будут летать в Большом космосе. Принесет в жертву десять, двадцать экспедиций, но своего добьется.
— Принесет в жертву?
— Это я в переносном смысле, девочка. Не обращай внимания на сварливого деда… Великие перемены не обходятся без жертв… А фотонная ракета величайший перелом в истории техники. Мне вот казалось, что время еще не пришло… Слишком многого не знаем. Но, быть может, твой отец опередил время или… я стал отставать… Интересно, интересно…
— Что мне надо делать? — спросила Леона.
— А что бы тебе хотелось?
Она закусила губы, пытаясь собрать разбегающиеся мысли:
— Не знаю… Может быть, взяться за более поздние тексты? С ранними не получается… А поздние — сопоставить с древнегреческими, с шумерскими. А еще я думала о ранних иероглифических текстах. Но не знаю, как лучше все программировать… Новые машины… — Она сбилась и умолкла,
