– С какой стати? Немцу какому-то, которого я первый раз вижу, надеюсь, что и в последний.
– Друг мой, я – ученый человек из Лейдена, зовут меня мастер де Бирс, – с гордостью представился нечаянный собеседник. – Не немец я, голландец, меня тут уважают, потому что я врачую.
– А, мазь, пиявки, – это мне вряд ли поможет.
– Еще вскрываю трупы людей и животных, объясняя причину их смерти, делаю для господ подзорные трубы и часовые механизмы, но главное мое занятие – постижение натуры. Если я попрошу, тебя казнят не завтра, а лишь через неделю. И без мучительного бичевания. Не на крюку умрешь с долгим страданием, а палач сразу отсечет тебе голову острым мечом.
– Может, мне с бичеванием больше нравится.
Голос лейденца утратил любезность, губы его скривились, нос скрючился.
– Дурня из себя строишь, московит? Не зря Господь загнал вас в холодные леса и отрезал от общего прогресса.
– От чего?
– От развития ремесел и наук. Если бы вы постигли наши науки – то явили бы из себя непобедимое войско во главе с Антихристом.
Василий с усилием сел и сплюнул – рот был еще полон загустевшей крови.
– Иди букварь поучи, мастер-ломастер. Войска цесарские и шведские, которые сейчас жгут и насилуют германские земли, куда больше похожи на войска антихристовы. Доходят до нас вести, что иные воинские отряды по пятьсот деревень в один поход разграбляют; между Эльбой и Одером, где еще недавно славяне жили, нынче полное запустение.
Де Бирс снова изменил манеру общения, уж что-то, а лицедей он был знатный.
– Друг мой, ты не в том положении, чтобы я вел с тобой отвлеченные разговоры. Как я хотел бы облегчить твою горькую участь, помоги же и ты мне немного.
Голландский мастер что-то прозудел шведам, и те не слишком охотно согласились.
– Прежде чем отведут тебя в камеру, я кое-что покажу.
Солдаты, подхватив Венцеславича, потащили вслед за де Бирсом, который гордо нес впереди свою длинную спину. И оказались они в помещении, встроенном между двух контрфорсов, укрепляющих стену, Венцеславич сперва принял его за пыточную. Были там столы да металлические инструменты, тускло отливающие серым.
– Нет, это место для усердных занятий наукой, – пояснил лейденец.
Сдернул он бурую тряпицу с одного из столов, и Василий увидел там человека, вернее, то, что от того осталось. Вскрытое чрево, спиленные ребра. Чернокнижник, что ли, этот лейденец? Украдкой перекрестился Венцеславич. Или у них и в самом деле наука теперь такая?
– Да, еще та наука. Как у ката.
– Не крестись, московит, это всего лишь анатомический предмет согласно принципам Везалия. Можно изучать кровообращение, как то делал Гарвей, или строение мозга, которому, что теперь известно, мы обязаны способностью думать.
– Христианин, как преставился, должен быть земле предан, где обязан дожидаться Страшного суда. Чем целее, тем быстрее перед Господом окажется. Это любой сельский попик лучше Гарвея знает. Но слыхал я, что маркитантки, шлюхи жадные, идущие за западным войском, вскрывали трупы наших воинов, чтобы добыть из них вещества, якобы необходимые для лечения.
– Они были правы, подобное лечится подобным. И как ты мыслишь, то, что на столе – обычное создание Божье?
– Никак не мыслю. Лишние дырки врагу проделывать в бою честном приходилось, а вот разглядывать потроха никогда не любил. Я вам не Везалий-содомит какой-нибудь.
– Смотри, – настаивал де Бирс, – насколько мало кишок в этом чреве, они почти что прилипли к спинному хребту, значит, тварь эта не питалась растительной пищей.
– Может, вообще не питалась. Когда жрать нечего, то и задница паутиной зарастет. Слушай, мастер дурного дела, тебе самому не противно на это любоваться?
– Для меня, как для ученого Нового времени, опыт важнее умозрения, – не смутился лейденец. – А оцени эти длинные острые клыки.
– Зубы лишь кажутся длинными, потому что соседние выбиты.
Де Бирс, взяв отпиленную голову в руки, направил взгляд мертвых зениц на Венцеславича.
– Ничего такого не замечаешь?
– Только то, что ты, мастер, на людоеда похож. Тут и умозрения не надо, чтобы увидеть.
– Этот субъект перемещался, сильно наклонившись вперед, оттого шейные позвонки увеличены…
– Опять о своем. Зачем наклоняться? Так ведь неудобно для ходьбы.
– Зато удобно для бега. Друг мой, это – ликантроп, будьте знакомы. Я долго занимался изучением псоглавцев, кои чрезвычайно размножились во время долгой войны, терзающей германскую империю. И, изучая натуру скальпелем, пришел к выводу, что не грех, а лишения являются причиной этого, с позволения сказать, заболевания. Силач и борец закаляют свои мышцы и кости, делая их более толстыми и грубыми через череду мелких повреждений. А ликантроп делает связки более подвижными и сочленения эластичными, передвигаясь на четвереньках.
– Говорю тебе, бегать на карачках тяжело будет, даже записному пёсеглавцу. Мне, мастер, приходилось преодолевать и по тридцать верст за день. Так порой вымотаешься, что падаешь лицом вниз – а все равно на ноги затем громоздишься. На четвереньках только пьяному в кусты сподручно заползти.
Де Бирс взял в руки инструмент и, подпилив череп, сбил ударом молотка часть черепной крышки. Запустил щипцы в дыру и вытащил что-то, напоминающее толстого червяка.
– Вот эта огромная шишковидная железа придает ликантропу особые способности, отчего люди, далекие от науки, называют его оборотнем.
– Я думал, ты мне часики покажешь голландские, а ты вон рукава засучил как мясник. Я ни в науку эту, ни в оборотней не верю. Теперь идти можно?
– Да, только я не забуду о тебе.
Де Бирс махнул рукой, и шведы увели Василия.
С полчаса кузнец приковывал его ногу к кольцу в стене. Раскуют только когда на казнь поведут.
Терзала жажда, и жар подступал; обожженные пыткой бока пекло так, словно их выложили на раскаленный протвинь. Венцеславич впал в забытье, вначале тяжелое, словно чугуном его придавили, затем легче стало. Показалось, что дочка Вейки касается его лба прохладными пальцами. Катерина? Он с трудом поднял будто каменные веки – над ним склонялась женщина, отрывая взору нежные выпуклости в вырезе платья. Она трогала его лицо мягкой прохладной рукой и выжимала воду из платка на его губы.
– Понравилось, московит? Я рад. Будет она заботиться о тебе и дальше, покуда ты жив. Это моя племянница, Лисье, дева осьмнадцати годов от роду.
Де Бирс был в камере, смотрел не на пленника, а куда-то на стену – словно бы не желая смущать девицу.
– Предложение подкупает. Хотя слова «покуда жив» говорят о том, что заем будет краткосрочным и проценты взяты большие. Что хочешь ведать о нашем волосатом слоне?
