— Стойте! — мыслью велел ей Ортан и вернулся из тьмы. — Ждите! — велел он мыслью и вышел из чащи. И голос его, глубокий, сильный и звучный, как темная птица влетел в перезвон серебряных птиц.
Люди не могут так петь — легко и бесхитростно, будто дышат!
— Дети Моря! — пел теплый и плотный земной голос, пел на неведомом языке, но каждое слово было понятно, будто само родилось в душе. — Дети Моря! Я пришел в неурочный час, и за это достоин смерти. Но со мною та, которую я люблю, с кем я встретил свое Трехлуние. Ради Трехлуния подарите нам эту ночь, пусть решится наша судьба при свете солнца!
И — молчание. Черная тишина — и одинокий голос, как лунный луч из-за тучи.
— Кто ты?
— Нас четверо. Мы из рода ваших врагов, но мы давно никому не враги. Мы шли на Остров, и нам пришлось нарушить Закон, чтобы дожить до дней Соединения. Трехлуние совершилось — пел он, — пускай совершится Закон, но наши подруги — те, что несут в себе жизнь, молю, не губите их, пусть они попадут на Остров!
Подбежать, закричать, вмешаться — но что-то внутри приказало: жди!
Такое долгое ожидание — и тот же голос, холодный и чистый, пропел короткое слово: — Жди!
И вновь взметнулись их голоса, искрясь, сплетаясь, но не сливаясь, и Ортан мысленно сказал Элуре:
— Вас зовут. Выходи.
И черное море, многоцветное море, сияющее, текущее жидким огнем, легло перед ними огромной ширью — от неба до неба во все концы.
Опять пропел одинокий голос, и Ортан прижал Элуру к себе.
— Пойдем, — сказал он. — Нам велено ждать вон там, за скалою.
Там, за скалою, не было ветра, был только запах — пронзительный и чужой.
— Ортан, — тихо сказал Норт. — Кажется, я понял, о чем ты с ними… Прости, что подвел.
— Ничего, — спокойно ответил Ортан. — Может, эта ночь и не будет последней.
А Элура холодно улыбнулась: милый мой, ты всего лишь взял меня! Неужели ты думаешь: я изменилась и не сделаю так, как захочу?
— Ортан, — спросила Илейна, — а почему так грустно? Поют о любви, а плакать хочется!
— Потому, что они умрут, — ответил Ортан. — Три ночи они сражаются за любовь, и тот, кто победит, соединится с любимой. А утром он умрет, потому что лорнам-мужчинам отмерена в жизни одна только ночь любви. Их женщины живут втрое дольше мужчин, но у них рождается мало женщин.
— Почему? — спросила Илейна. — Как жестоко!
— Иначе они сумели бы жить так, как им хорошо. Пасти свои рыбьи стада, сражаться с чудовищами из бездны, растить дворцы из кораллов, в одиночку странствовать по морям… Их стало бы слишком много, и им бы пришлось сражаться за рыбные пастбища и выводковые лагуны… меняться самим и изменять мир.
— И они согласились? — спросила Элура. — Или их не спрашивали ни о чем?
— Их спросили, и они согласились. Они были уже разумны, Элура. Они знали: если хочешь многое получить, надо от чего-нибудь отказаться.
— Ну и что же они получили?
— Уверенность, — спокойно ответил он. — Безопасность. Они уже не воюют. Они счастливы и свободны. Они под защитой.
— А гвары? Чем они заплатили за власть над миром?
— Тем, что отказались от власти, — ответил Ортан. — Они ничем не правят, они просто живут. Они несут в своих умах груз Общей Памяти — только это и есть у них: их жизнь и Общая Память.
— Власть мертвецов?
— Нет. Все мы есть в Общей Памяти, но она — не просто все люди. Она что-то другое, гораздо большее. Она — этот мир, все, что в нем есть. Я не знаю, как рассказать, Элура. Ты еще не узнала истинный язык, а в людском языке нет для этого слов.
— А мы? — спросил Норт. — С нас-то какую цену возьмут?
— Не знаю, — тихо ответил Ортан. — Мы еще неразумны. Нас не спросят.
Вот ушла, догорела, погасла ночь; тихо канула в море Мун, и скатилась за нею Феба, только розовый серпик Офены зацепился за горизонт. И теперь серебряные голоса пели скорбную песню прощения. Тихой жалобой, горестным торжеством зазвенела она над морем.
Ночь ушла, и счастье ушло, нам осталась только печаль. Горе любящим — ушла наша ночь, и день смерти встает над водой. За рождение платят смертью, за любовь — вечной разлукой. Смерть! Смерть! Горе нам: ушла наша ночь, и день приносит нам смерть…
Норт и Ортан встали плечом к плечу, и обняв поникшие плечи Илейны, я со злобой подумала: не отдам!
Но уже зарумянилась алая дымка, и край солнца — алый отсеченный ломоть, поднялся из розовой пустоты. Черные стрелы вспороли бледную гладь, грозные быстрые острия, молнии, бьющие из воды. Ортан взглянул на меня и улыбнулся, и его спокойная мысль коснулась меня. Он что-то мне говорил — беззвучное теплое слово, оно коснулось меня, и что-то открылось во мне, и я улыбнулся в ответ — уверено и спокойно.
Норт сказал:
— Как ни будет… а спасибо за все. Это было здорово, Ортан! Ну, держись, мой Штурман, веди несмышленых. Илейна! Выше нос, голубка! Не пропадем!
— Я не отдам тебя: Норт, — сказала Элура. — Я никого не отдам!
Вышла и встала у самой воды — тоненький стройный мальчик, Норту до подбородка, Ортану по плечо — все еще Штурман, последний из Экипажа.
Черные стрелы распороли море до кромки, и серебристые головы поднялись из воды.
Лорны пришли.
С тяжелой ловкостью они выходили из моря, серебряно-черные, сверкающие… прекрасные. Только миг они были для нас безобразны. Безволосые головы, безгубые рты, длинные выпуклые глаза.
Но зеленые их глаза обратились на нас: гордые, смелые, чуть подсвеченные насмешкой, — и не стало морских чудовищ, остались люди. Пусть с хвостами, пусть в чешуе — все равно просто люди глубин.
— Дети Моря! — запел за спиною Ортан, и голос его, спокойный и звучный, легко улетел в просторную ширь. — Солнце взошло. Мы здесь, и мы ждем.
И ответ: не пение — пересвист, точно стайка птиц в лесу на рассвете. Ну, совсем не страшно и даже смешно, но в руках у них тяжелые копья, и Элура сорвала с плеча самострел.
— Нет! — сказала Элура. — Я его не отдам! Вы не убьете его, пока не убьете меня, а до этого я прикончу многих!
Она знала, что лорны поймут — это сделает Ортан.
— Да! — сказала Илейна и вытащила кинжал. — Сначала убейте нас!
Тишина и смешливая звонкая трель:
— Бесхвостые! Если ваши жены воюют, значит, детей рожаете вы?
— Нет! — сказала Элура. — Это мы рожаем детей, и мы их растим. И за наших детей должны говорить мы! Он мне нужен — отец моего ребенка. Кто защитит мое дитя в этом мире, которого я не знаю? Кто научит его в этом мире жить? Кто сумеет сделать его разумным? Дети Моря! — страстно сказала она. — Мы так недавно пришли в этот мир! Мы все еще ничего в нем не понимаем. Мы все еще воюем, Дети Моря! Воюем с миром и сражаемся между собой. Я, женщина, стала воином потому, что мужчины наши погибли. Я не хочу сражаться — я хочу рожать и растить детей. Муж мой — первый из нас, который сумел стать разумным. Не отнимайте его у меня, оставьте мне надежду, что и мы будем жить в мире с Сообитанием и с собой!
