Бёрк нахлобучил на вешалку свою ковбойскую шляпу и уселся в кресло со спинкой из перекладин, чтобы стащить сапоги.
В одних носках он прошел в кухню. Ага, есть молоко. Четыре стеклянные бутылки звякнули друг о друга, когда Итан открыл дверцу холодильника. Он схватил одну бутылку и отнес ее в рабочий кабинет, свою любимую комнату. Сидя в громадном кресле у окна, он мог наслаждаться сознанием того, что за ним не наблюдают.
В большинстве зданий в Соснах имелись одна-две «мертвые зоны». Во время своей третьей поездки в суперструктуру Итан заполучил схему наблюдения за собственным домом. Запомнил местонахождение каждой камеры. Он спросил у Пилчера, нельзя ли убрать эти камеры, – и получил отказ. Пилчер хотел, чтобы Итан сполна мог испытать, что такое жить под наблюдением, чтобы тот сроднился с людьми, которыми управлял.
Осознание того, что в данный момент никто не может его увидеть, утешало. Конечно, его точное местонахождение в каждую минуту было известно благодаря микрочипу, вживленному под кожу в задней части бедра. Итан слишком хорошо понимал ситуацию, чтобы спрашивать, нельзя ли в порядке исключения избавить его от этой меры безопасности.
Бёрк открыл бутылку и сделал глоток. Он никогда бы не сказал об этом Терезе (ведь их подслушивали), но часто думал, что на фоне всех трудностей, сопровождающих их жизнь в Соснах – никакого уединения, никакой свободы, вечная угроза смерти, – это ежедневное молоко из молочной фермы в южном уголке долины было одним из светлых пятен. Оно было холодным, жирным и свежим, со сладким травянистым привкусом.
Из окна был виден задний двор соседнего дома. Дженнифер Рочестер стояла на коленях, склонившись над приподнятой клумбой, зачерпывая пригоршни земли из красной тачки. Не успев вовремя оборвать свои мысли, Итан вспомнил ее личное дело. В прошлой жизни она была профессором культуры в университете штата Вашингтон. Здесь, в Соснах, Дженнифер четыре вечера в неделю работала официанткой в «Биргартен». Если не считать тяжелой интеграции, которая чуть было вовсе не состоялась, она являлась образцовой жительницей города…
Стоп.
Он не хотел размышлять о работе, о деталях личной жизни своих соседей.
Что они должны думать о нем в глубине души?
Он содрогнулся, подумав о своей жизни.
Время от времени на него накатывали такие моменты отчаяния. Выхода отсюда не было, и он не мог стать другим человеком, если хотел, чтобы семья его оставалась в безопасности. Это ему дали понять предельно ясно.
Итан знал, что, наверное, должен прочесть отчет насчет Маккола, но вместо этого открыл выдвижной ящик стола, возле которого сидел, и вынул сборник стихов.
Роберт Фрост. Короткий сборник стихов о природе.
Хотя Хемингуэй нынче утром поразил Итана, именно у Фроста он всегда находил утешение.
Он читал час. О починке стен, заснеженных лесах и неизбранных путях[6].
Небо потемнело.
На крыльце послышались шаги жены.
Итан встретил ее у дверей.
– Как прошел день? – спросил он.
Глаза Терезы как будто шептали: «Я сидела за столом восемь часов на бессмысленной работе и не разговаривала ни с одной живой душой», – но она выдавила улыбку и сказала:
– Отлично. А как прошел твой?
«Я встретился с человеком, ответственным за тюрьму, которую мы называем домом, и забрал секретное досье на одного из наших соседей».
– Тоже отлично.
Она провела рукой по его груди.
– Я рада, что ты еще не переоделся. Люблю, когда ты в форме.
Итан обнял жену.
Вдохнул ее запах.
Пальцы его скользили по ее длинным светлым волосам.
– Я тут подумала… – сказала она.
– Да?
– Бен не вернется домой от Мэтью еще час.
– Правда?
Она взяла Итана за руку и потянула к лестнице.
– Ты уверена? – спросил тот.
Со времени своего воссоединения они были вместе дважды за две недели, и оба раза в любимом кресле Итана в кабинете: Тереза сидела у него на коленях, его руки на ее бедрах – неуклюжая поза.
– Я хочу тебя, – сказала она.
– Пойдем в кабинет.
– Нет, – сказала Тереза. – В нашу кровать.
Итан последовал за ней вверх по лестнице, потом – по коридору второго этажа; твердая древесина постанывала под их шагами.
Целуясь и обшаривая друг друга руками, они ввалились в спальню. Итан пытался погрузиться в этот момент, но не мог выкинуть из головы камеры.
Камеру за кондиционером на стене рядом с дверью спальни.
Камеру на потолочном светильнике, которая глядела прямо на их кровать.
Он поколебался, раздираемый противоречивыми эмоциями, и Тереза это почувствовала.
– Что случилось, детка? – спросила она.
– Ничего.
Они стояли возле кровати.
Сквозь окно струился свет огней Сосен – уличных фонарей, фонарей на крыльце, светящихся окон домов.
Запел сверчок, чирикающий звук лился в открытое окно.
Звук – квинтэссенция мирной ночи.
Только все это было не взаправду. Сверчков больше не существовало. Чириканье доносилось из крошечного динамика, спрятанного в кустах. Итан гадал – знает ли об этом его жена. Гадал, о скольком она подозревает.
– Ты хочешь меня? – спросила Тереза не терпящим увиливаний тоном, на который Итан запал тогда, когда они впервые встретились.
– Конечно, хочу.
– Ну так сделай что-нибудь!
Итан не торопясь расстегнул на спине ее белое летнее платье. В последнее время ему жестоко недоставало практики, но было нечто изумительно потрясающее в том, что он почти разучился это делать. Конечно, все было не так, как в его школьные годы, но похоже. Недостаток контроля, который заставил его затвердеть еще до того, как они добрались до комнаты.
Он попытался натянуть на них покрывала, но Тереза не позволила, сказав, что хочет чувствовать на коже прохладный ветерок, проникающий в окно на другом конце комнаты.
Хорошая старомодная кровать, как и все остальное в доме, дьявольски скрипела.
Матрасные пружины тоже скрипели, и, когда Тереза застонала, Итан попытался выбросить из головы осознание того, что над ними установлена камера. Пилчер заверил, что наблюдать за супружескими парами во время личных моментов строго запрещено. Что передачи с камер всегда прекращаются, как только снимается одежда.
Но Итан сомневался, что так оно и есть.
И что какой-нибудь специалист-наблюдатель не наблюдает, как он трахает свою жену. Не изучает голую задницу Итана. Изгиб бедер Терезы, когда она обхватывает ногами его тело.
В два предыдущих раза, когда они были вместе, Итан кончал раньше Терезы. Теперь же сама мысль о камере наверху вреза́лась в его удовольствие. Он использовал свой гнев, чтобы заставить себя помедлить.
