Сперва правительство приветствовало их усилия, поощряло и даже награждало. Но после Войны, когда началось правление Полицейских Президентов, политика изменилась. Была дана команда забыть несчастливое прошлое и строить новый мир. Беспокоящие веяния пресекались в корне.
Здравомыслящие согласились, что литература в лучшем случае не нужна, а в худшем — вредна. В конце концов, к чему сохранять болтовню таких воров, как Вийон, и шизофреников, как Кафка? Необходимо ли знать тысячи различных мнений, а затем разъяснять их ошибочность? Под воздействием таких влияний можно ли ожидать от гражданина правильного и лояльного поведения? Как заставить людей выполнять указания?
А правительство знало, что, если каждый будет выполнять указания, все будет в порядке.
Но дабы достичь этого благословенного состояния, сомнительные и противоречивые влияния должны быть уничтожены. Следовательно, историю надо переписать, а литературу ревизовать, сократить, приручить или запретить.
Мнемонам приказали оставить прошлое в покое. Они, разумеется, возражали. Дискуссии длились до тех пор, пока правительство не потеряло терпение. Был издан окончательный приказ, грозящий тяжелыми последствиями для ослушников. Большинство мнемонов бросили свое занятие. Некоторые, однако, только притворились. Эти некоторые превратились в скрывающихся, подвергаемых гонениям бродячих учителей, когда и где возможно продающих свои знания.
Мы расспросили человека, называющего себя Эдгаром Смитом, и тот признался, что он мнемон. Он преподнес нашей деревне щедрый дар:
Два сонета Уильяма Шекспира;
Жалобы Иова богу;
Один полный акт пьесы Аристофана.
Сделав это, он стал предлагать свой товар на продажу жителям деревни.
Мистер Огден обменял целую свинью на две строфы Симонида.
Мистер Веллингтон, затворник, отдал свои золотые часы за высказывание Гераклита и посчитал это удачной сделкой.
Старая миссис Хит поменяла фунт гусиного пуха на три станса из поэмы «Аталанта в Калидонии» некоего Суинберна.
Мистер Мервин, хозяин ресторана, приобрел короткую оду Катулла, высказывание Тацита о Цицероне и десять строк из гомеровского «Списка кораблей». Это обошлось ему недешево.
Мне не на что было покупать. Но за свои услуги я получил отрывок из Монтеня, фразу, приписываемую Сократу, и несколько строк из Анакреонта.
Неожиданным посетителем оказался мистер Линд, пришедший однажды морозным зимним утром. Мистер Линд был самым богатым фермером в округе и верил только в то, что мог увидеть и пощупать. Меньше всего мы ожидали, что его заинтересуют предложения Мнемона.
— Так вот, — начал Линд, маленький, краснолицый человек, быстро потирая руки, — я слышал о вас и ваших незримых товарах.
— А я слышал о вас, — как-то странно произнес Мнемон. — У вас ко мне дело?
— О, да! — воскликнул Линд. — Я желаю купить эти старые чудные слова.
— Я поражен, — сказал Мнемон. — Кто мог представить себе такого добропорядочного гражданина, как вы, в подобной ситуации — покупающим товары не только незримые, но и нелегальные.
— Я делаю это для своей жены, которой в последнее время нездоровится.
— Нездоровится? Неудивительно, — сказал Мнемон. — И дуб согнется от такой работы.
— Эй вы, не суйте нос в чужие дела! — яростно проговорил Линд.
— Это мое дело, — возразил Мнемон. — Люди моей профессии не раздают слова налево и направо. Каждому получателю мы подбираем соответствующие строки. Если мы ничего не можем найти, то ничего и не продаем.
— Я думал, вы предлагаете свой товар всем покупателям.
— Вас дезинформировали. Я знаю одну пиндарическую оду, которую не продам вам ни за какие деньги.
— Как вы со мной разговариваете!
— Я разговариваю, как хочу. Если вам не нравится, обратитесь в другое место.
Мистер Линд гневно сверкнул глазами и побагровел, но ничего не мог сделать. Наконец он произнес:
— Простите. Не продадите ли вы что-нибудь для моей жены? На прошлой неделе был ее день рождения, но я только сейчас вспомнил.
— Замечательный человек! — сказал Мнемон. — Сентиментальный, как норка, и такой же любящий, как акула. Почему за подарком вы обратились ко мне? Разве не лучше подойдет новая маслобойка?
— О нет, — проговорил Линд тихим и грустным голосом. — Весь месяц она лежит в постели и почти ничего не ест. По-моему, она умирает.
Мнемон кивнул.
— Умирает! Я не приношу соболезнований человеку, который довел ее до могилы, и не питаю симпатии к женщине, выбравшей себе такого мужа. Но у меня есть то, что ей понравится и облегчит смерть. Это будет стоить вам тысячу долларов.
— О боже! Нет ли у вас чего-нибудь подешевле?
— Конечно, есть, — ответил Мнемон. — У меня есть невинная комическая поэма на шотландском диалекте без середины; она ваша за две сотни. И есть «Ода памяти генерала Китченера», которую я отдам вам за десять долларов.
— И больше ничего?
— Для вас больше ничего.
— Что ж... я согласен на тысячу долларов, — сказал Линд. — Да! Сара достойна и большего!
— Красиво сказано, хотя и поздно. Теперь слушайте внимательно.
Мнемон откинулся назад, закрыл глаза и начал читать.
Линд напряженно слушал. И я тоже слушал, проклиная свою нетренированную память и молясь, чтобы меня не прогнали из комнаты.
Это была длинная поэма, очень странная и красивая. Она все еще у меня...
Мы — люди. Необычные животные с необычными влечениями. Откуда в нас духовная жажда? Какой голод заставляет человека обменивать три бушеля пшеницы на поэтическую строфу? Для существа духовного это естественно, но кто мог ожидать этого от нас? Кто мог представить, что нам недостает Платона? Может ли человек занемочь от отсутствия Плутарха, умереть от незнания Аристотеля?
Не стану отрицать. Я сам видел, как человека отрывали от Стриндберга.
Прошлое — частица нас самих, и уничтожить эту частицу значит поломать что-то и в нас. Я знаю мужчину, обретшего смелость только после того, как он услышал об Эпаминонде, и женщину, ставшую красавицей после того, как она услышала про Афродиту.
У Мнемона был естественный враг в лице нашего учителя, мистера Ваха, учившего всему по утвержденной программе. И еще был враг — отец Дульсес, заботившийся о наших духовных потребностях в лоне Всеобщей Американской Патриотической Церкви.
Мнемон пренебрегал этими авторитетами. Он говорил нам, что многое, чему они учат, ложно. Он утверждал, что они извращают смысл знаменитых высказываний, придавая им противоположное значение.
Мы слушали его, мы размышляли над его словами. Медленно, болезненно, мы начали думать. И при этом — надеяться.
