Неприн отвернулся, чтобы Лагно не мог видеть его лица, с минуту оставался неподвижным, потом медленно пошёл по узкому пролёту между гидравлических установок. Остановился у одной из них, открыл кран. Наклонившись, пил прямо из струи, шумно и жадно. Когда он возвратился к столу, лицо его было по-прежнему спокойным.
— Чем же всё это кончилось? — спросил Лагно.
— Она перерезала верёвку…
Лагно зябко поёжился. В тишине лаборатории его слуха вдруг коснулось журчание воды, текущей из неплотно прикрытого крана. Оно показалось ему раздражающим. Трагедия Неприна потрясла его, и вместе с тем он испытывал досаду. Подобные истории надолго лишали Лагно душевного равновесия: от природы он был очень чувствительным человеком. Даже самые маленькие неприятности по административной линии или неудачи в исследовательской работе переживал подолгу и болезненно, с трудом приходя в себя. А пока переживал, не мог сосредоточиться, бывал в такие моменты до смешного рассеянным, делал грубые ошибки.
Сейчас он возвращался из командировки с богатейшим материалом, полный самых радужных надежд и планов, и уже досадовал на себя, что сошёл в Перекатовске: термос можно было бы передать и посылкой. Так нет, захотелось повидать известного спелеолога. Сколько теперь будет торчать перед глазами этот облезлый термос!
Алексей Георгиевич нахохлился, ссутулился. Но взгляд невольно возвращался к термосу и к коротенькому “Аня М.”, процарапанному на его ржавом боку. Что он хотел там увидеть, какую загадку затаил в себе старый термос? Тревожная и странная мысль толкнула его в сердце с такой же силой, как и слова: “Она перерезала верёвку…” Лагно сделал попытку отмахнуться от неё: время ли размышлять о своих теориях?
— Внизу оказался поток. — Неприн сел, широко расставив ноги и тупо глядя в пол. Его переплетённые пальцы находились в движении, и там, где они приподнимались, оставались на коже белые пятна. — Аню увлекло в узкую расщелину под скалу. Оглушённую падением, с вывихнутой рукой, её, видно, сразу подхватил поток. Не помню, как мне удалось спуститься со стены. Я связал всё верёвки, какие только у меня нашлись, кое-как закрепил конец за обломок скалы и бросился в воду. Мои ожидания не оправдались: меня не вышвырнуло на поверхность по другую сторону стены. Другой стороны попросту не оказалось. Поток убегал куда-то в бесконечность. Я отправился за помощью. В поисках Ани приняли участие наши и французские спелеологи. Но всё было тщетно…
— С тех пор вы оставили спелеологию? — осторожно поинтересовался Лагно. Он хотел спросить, не возвращался ли Неприн в Рмонг-Тау, не пытался ли всё-таки найти выход потока на поверхность. И не решился.
— Нет, — ответил Неприн, — я ещё участвовал в экспедициях, спускался в самые недоступные бездны. И тем прославился. А я просто перестал замечать опасности. После гибели Ани сердце моё окаменело, что ли. Потом, — у Неприна дрогнули губы, — потом я начал страдать галлюцинациями: мне казалось, что где-то неподалёку в подземных лабиринтах бродит Аня, зовёт меня…
— Понимаю…
Лагно страшно разволновался. С каждым новым словом Неприна догадка переходила в уверенность. Мысль, пришедшая ему в голову, пугала его своей значительностью и ошеломляющей простотой.
Неприн умолк. Он сидел теперь обмякший, словно ко всему безразличный. Тени прошлого покидали его, сливались с густеющими сумерками.
И опять Лагно услышал въедливое журчание воды.
— Игнат Васильевич, — взмолился Лагно, — закройте кран, будьте любезны.
— Что? Ах, да. Извините…
Журчание оборвалось. Алексей Георгиевич подавил вздох облегчения, теперь он мог сосредоточиться, мог собраться, как перед очень рискованным, решающим экспериментом.
Как странно порой совершаются открытия! Исследователь бьётся годами, десятилетиями, иногда всю жизнь не может решить поставленной перед собой задачи. И вот, когда уже исчезает надежда, опускаются руки, вдруг сваливается “счастливая случайность”.
Лагно чувствовал себя и счастливым, и несчастным одновременно. Он понимал, что человек., сидящий перед ним, нуждается в дружеском участии. И вместе с тем сознавал, что каждое слово сочувствия, произнесённое им, прозвучит фальшиво, неуместно. К стыду своему, он чувствовал, как в нём всё сильнее берёт верх радость открытия, и ничего тут не поделаешь. И молчать он уже не мог.
— Вы говорите, термос находился в рюкзаке Ани. — Лагно придвинулся к Неприну. — Может быть, при её падении рюкзак лопнул и термос остался на камнях? Вы его в темноте могли и не заметить, а позже на него наткнулся кто-нибудь из спелеологов.
— Нет, — Неприн покачал головой, — после меня никто не решился побывать на дне этой злосчастной пропасти.
— Итак, термос угодил в поток…
Лагно потирал ладонями поверхность стола, всё поглядывая на Неприна. Волнение его было, наконец, замечено.
— Уж не хотите ли вы сказать, — усмехнулся Неприн, — что термос вынесло потоком в Кулымскую пещеру?
— А почему бы и нет, Игнат Васильевич?
— От Рмонг-Тау до Уральского хребта добрых четыре тысячи километров.
Лагно всё поглаживал стол. Последнее замечание Неприна заставило его на минуту оставить это занятие. Он наклонил свою гладко выбритую голову, задумался.
— Игнат Васильевич, — с некоторой осторожностью в голосе, словно опасаясь, что не так будет понят, обратился он к Неприну, — как вы расцениваете теорию непрерывно расширяющейся Земли?
— Что? — Неприн рассеянно взглянул на Лагно.
— Речь идёт о теории, которой придерживаюсь я, и не только я. Мы считаем, что наша планета с момента возникновения подвержена непрекращающемуся увеличению в объёме, то есть расширению…
— Какое мне дело до всего этого? — глухо отозвался Неприн, встал, взял термос и огляделся, не зная, куда убрать его.
— Игнат Васильевич, дорогой, — Лагно тоже вскочил на ноги, — я понимаю, как вам сейчас тяжело. И мне бы полагалось хоть в какой-то мере выразить вам своё соболезнование. Извините вы меня, сухаря. Эта история с термосом подобна вспышке молнии. Видите ли, я посвятил себя очень узкому вопросу — каналам Марса. И в течение всей своей научной деятельности занимался одной-единственной проблемой, проблемой происхождения каналов Марса. У меня имелась своя собственная гипотеза. И, поверите ли, сейчас, здесь, во время вашего рассказа мне вдруг всё представилось совершенно в ином свете. И моя собственная гипотеза, и гипотезы моих противников рассыпались, как карточные домики.
Неприн сделал нетерпеливое движение. То, о чём говорил сейчас Лагно, показалось ему неуместным. Прошлое, воскреснув, заставляло его страдать, ни о чём другом думать сейчас Неприн не мог. Лучше, если бы Лагно ушёл, оставил его одного.
