Иван Васильевич судорожно сглотнул, он представил ядовитое жало в горле, вывернутый наизнанку желудок, вонючие грязно-желтые пятна, расползающиеся по постели. Повертел головой, отказываясь.
Но главврач уже отвинчивал пробку, опрокидывал бутылку в стакан, стоявший тут же, рядом, на тумбочке, а Володя, Вольдемар Павлович, разворачивал носовой платок со спекшимся бледно-желтым сыром.
— Давай, давай, Вепсаревич, главврач я здесь или кто? Сегодня можно, сегодня я разрешаю. — Как-то сразу он перешел на ты, навалился тяжелым боком на Ивана Васильевича и вложил ему стакан в руку. — Вот сдам тебя в июле в кунсткамеру, тогда уж точно — никакой выпивки. Будешь вместе с двухголовым теленком школьников пугать на каникулах. Так что — пей, пока разрешают. Пей и сырком закусывай. Про кунсткамеру — это такая шутка.
Иван Васильевич скрючился на койке стручком, зажмурился и скорым движением опрокинул в себя стакан. Ожидая ножевого удара, он напрягся, как осторожный боксер, полностью отключил дыхание и прислушался к своему организму. Организм молчал — наверно, хотел добавки.
— Иван… — Человек по имени Вольдемар мялся, не зная, как к Ванечке подступиться. — Вы… Вам… У вас… — Наконец он принял на грудь свою порцию огневой жидкости и выпалил на одном дыхании: — Бородавки мы в детстве ниточкой удаляли. Берешь ниточку, затягиваешь бородавку петлей — покрепче, покуда терпишь, — утром просыпаешься, а она отсохла.
— Молодец, Вова. Всегда знал, что ты плохого не посоветуешь. — Удобно устроившись на койке в ногах Ивана Васильевича, главврач выскребал из пегой своей бородёнки застрявшие крошки сыра и поштучно отправлял в рот. — Помнишь, как на четвертом курсе ты у трупа в морге письку отрезал? А потом девчонок на лекциях этой писькой пугал? — Главврач подмигнул Ванечке и поболтал перед его носом бутылкой. — У нас, медиков, как говорится? Между первой и второй перерывчик небольшой! Давайте, дорогой, дёрните. А то какой-то вы замудоханный, ни разу даже не улыбнулись. Вова, распорядись.
Вова распорядился, и опять горючая жидкость из стакана перетекла в желудок. Вторую порцию организм принял без колебаний. Не побрезговал и сырком.
— Да, Вепсаревич, — деловито сказал главврач, наполняя очередной стакан, — скоро жди пополнение. В смысле, сюда, в палату.
— Как? — Ванечка впал в рассеянность; с ним это бывало всегда, когда количество выпитого спиртного переваливало за стограммовую планку. — В смысле, кто?
— Хрен его знает, кто. Негр, не негр, и болезнь у него не пойми какая. К нам он по направлению от губернаторской шайки-лейки. Звонили сегодня, чтоб койку ему готовили.
— Так негр или не негр? — спросил за Ванечку Вольдемар Павлович. — Был у меня на практике один негр, все к бабам в лаборатории лез. Подойдет со спины, схватит за задницу и стоит довольный, пока ему об рожу лабораторную посуду колотят. Мазохист был, одним словом. Кончал от нанесенных ему лицевых увечий. Морда была вся в шрамах, как у Патриса Лумумбы…
— А почему сюда-то? — задал Ванечка резонный вопрос. — Палата же на одного человека. Сюда и койку-то лишнюю не поставишь. Неужели в клинике такой дефицит мест?
— Ну, койку-то мы как-нибудь втиснем. Тумбочку вон к стенке перекантуем. А почему сюда?.. — Главврач смотрел на пустой стакан, зажатый в волосатой руке, и в глазах его читалась тревога — то ли от заданного вопроса, на который он не помнил ответа, то ли от сиротливого зрелища пустой тары, невыносимого для любого нормального человека мужского пола. — Да, действительно, а почему сюда? Что-то мне директор по этому поводу говорил, нес какую-то лабуду. Слушай, а не все ли тебе равно? Новый человек, новые разговоры. Небось, устал уже на одни наши халаты глядеть. А тут, может, свеженькое чего услышишь.
Главврач встал, оправил халат, спрятал в брюки пустую бутылку, взглянул на часы, вздохнул.
— Пора продолжать обход. Давай, Володя, вставай. В шестой палате человек-рыба бунтует. Женщину ему, видите ли, подавай…
Когда за ними закрылась дверь, Ванечка достал из-за тумбочки свернутый лист картона, развернул и разложил на коленях. Громкое название на листе, нарисованное ядовитым фламастером, приглашало прислушаться к содержанию. Это была стенгазета «Голос 3-го отделения», для которой Иван Васильевич пописывал от безделья стишки.
Сбоку на разлинованной полосе был нарисован крест, торчащий из стилизованного надгробия. На надгробии в кривоватой рамке оставалось дописать эпитафию, которая начиналась так:
Покойный был дурной и неученый,
Он не дружил с водою кипяченой…
Вепсаревич покрутил карандаш и вписал уверенной рукой мастера:
Вот результат, товарищ, посмотри:
Его микробы съели изнутри!
Глава 6. Как арахнид Карл стал жертвой неизвестного алкоголика
С утра Вере Филипповне позвонили. Звонила Оленька, секретарь издательства, в котором работал ее занемогший сын.
— Вера Филипповна! Как Иван? — спросила она после скороговорки приветствия. Выяснив, что с Ванечкой всё по-прежнему, она сразу же вывалила на Веру Филипповну ворох нижайших просьб. — Вера Филипповна! Выручайте! Без Ванечки ну просто беда! У нас сроки, понимаете, сроки! Вы же к нему все равно передачи носите. Ну, пожалуйста, ну передайте ему папочку с рукописью! Тоненькую, страниц на двести. Чтобы к будущему понедельнику он проверил и нам вернул.
— Оленька, я бы рада! Да ведь там у них в ИНЕБОЛе на вахте звери, а не вахтеры. Туда ж и передачи-то только через окошко берут и чтобы в открытом виде. И по весу чтоб не более килограмма.
— Вера Филипповна, так, может, через окно? На веревочке, как в роддоме? Или врачу какому-нибудь бутылку коньяка подарить? Мы б купили, а вы б врачу отнесли. А? Пятизвездочного бутылочку?
— Забор там, Оленька, и никакого подхода нету. А коньяк? Ну прямо не знаю… Нет, не буду, у меня не получится, не умею я это делать. Да и врачи там все какие-то неживые. Ходят, будто всегда с похмелья, — рожи красные, голова пригнута, говорить и то по-человечески не умеют, а если скажут, так одни сопли на языке — жуют, жуют, а не разберешь что. Нет, Оленька, не могу. Ну а что там этот специалист из Сибири? Когда будет-то? А то уж прямо заждались.
— Ах, да, Вера Филипповна, хорошо, что напомнили. Я сама вам собиралась звонить, да с этой нынешней нервотрепкой всё на свете забудешь. Телеграмма была вчера. В среду этот красноярский товарищ будет у нас в издательстве. Я вам позвоню, когда встретим. Жаль, Вера Филипповна, что папочку Ивану не передадите. Мы уж так на вас надеялись, так надеялись. Может, все-таки попробуете, вдруг выйдет? А то наш Николай Юрьевич сам не свой из-за этой рукописи. У нас сроки горят и планы!
