— А-а-а, так вы в этом плане? — смутился Иван Васильевич.
— В этом, в каком же еще! Телевизор я и дома смотреть могу.
— Тэк-с, уже познакомились. — Из-за двери появились главврач и Семенов Семен Семенович, завотделением. — Чувырлов… э-э-э…
— Альберт Евгеньевич, — подсказал главврачу Семенов.
— Можно Алик, — осклабился негр, протягивая главному руку.
Тот, не замечая руки, медленно прошел в глубь палаты, остановился у зарешеченного окна, глядящего на больничный двор, повернулся и внимательно посмотрел на новенького.
— Сегодня, Альберт Евгеньевич, отдыхайте, на сегодня у нас с вами никаких процедур. Иван Васильевич вам объяснит что к чему — где душ, где столовая, где кабинеты. Он у нас почти старожил, три недели уже как мучается… Мучаетесь, Иван Васильевич, мучаетесь, — ответил он на смущенный Ванечкин взгляд, — кому ж не хочется из больничных стен. Я бы тоже мучался, был бы на вашем месте. Сейчас придет сестра-хозяйка с бельем, — он уже снова обращался к Ванечкиному соседу, — койку вам застелит, воду сменит в графине. Так что приобщайтесь к больничной жизни, втягивайтесь. Будут вопросы, спрашивайте у дежурной сестры или у Семена Семеновича.
Главврач кивнул на заведующего и важным, степенным шагом двинулся к выходу из палаты. Семен Семеныч задержался в дверях, зачем-то подмигнул новенькому и покинул палату тоже.
— Серьезный дядька, — новичок показал на дверь, — хотя, сразу видно, алкаш. Все медики алкаши, потому что работа такая, со спиртом связана. Тут не хочешь, а алкашем станешь. — Он радостно потёр руки. — Все медики алкаши, все медсестры — бляди. И надо этим умело пользоваться, извлекать, так сказать, моральную и материальную выгоду.
— Душ у нас в конце коридора, — вспомнил Иван Васильевич наказ главврача. — А столовая рядом с залом, где газеты и телевизор…
— Ты женатый? — перебил его негр Алик, развалившись на незастеленной койке и почесывая шоколадную грудь. Волосы на шоколадной груди были почему-то белёсые, должно быть выгорели на африканском солнце.
— Я? Нет, — ответил Иван Васильевич и тут же, спохватившись, поправился: — Сейчас нет.
— Ага. Значит, как и я, разведенный. А с бабами у тебя как?
— По-разному.
— А мне тут одна попалась. Лобок у нее, значит, бритый, а на лобке — просекаешь? — татуировка: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
— Данте, «Божественная комедия», «Ад», песнь третья, стих девятый, — прокомментировал Ванечка.
— Ёкалэмэнэ! — восхитился Алик. — Да ты прямо профессор! Академик наук! Ну, блин! Я тоже, когда баб себе выбираю, предпочитаю умных. Вот, к примеру, еду, скажем, в метро. Вижу баба кроссворд разгадывает. Заглядываю бабе через плечо, смотрю на кроссворд и сразу определяю, дура баба или не дура. Если она, к примеру, не знает реку в Африке из пяти букв, то на хрена мне, спрашивается, такая баба нужна. О чем я с ней базарить буду после работы. Слушай, а ты чего, правда, профессор?
— Нет, редактор. Работаю в издательстве, издаю книги.
— И хорошо платят?
— Ну не то чтобы хорошо, скорее наоборот.
— Не понял. Раз платят хреново, какого хрена тогда работаешь? Ты ж умный, ты ж этого… ну, который у бабы был на лобке, наизусть помнишь. Если б я был с такой башкой, как твоя, то давно бы уже в Штатах в фазенде жил, чтобы негры вокруг меня мух опахалами отгоняли, а голливудские бляди шампанским с утра отпаивали. Это ж только при совке было, когда паши не паши, всё равно в результате хрен. И что, в издательском деле все такие, как ты, безденежные?
— Ну почему же. Это уж кому повезет. А вообще-то всё от начальства зависит.
— А у тебя, значит, начальство херовое? Раз своих же работников по деньгам кидает.
— У меня начальство обыкновенное. Вообще-то, мы в издательстве все как бы друзья. Такая пирамида друзей. Наверху — начальник, он главный друг. Лучшие друзья поближе к вершине, остальные подальше. На тех, кто подальше, можно и сэкономить. Ты же друг, ты должен понять, дело общее…
Ванечка чувствовал, что его куда-то несёт. То, что копилось долго и ни разу не прорывалось наружу, выплеснулось мутноватой струей. Всё, сказал он себе. Хватит играть в обиженного. Каждый стоит ровно столько, во сколько он себя ценит. И не деньгами эта цена меряется. Хотя и деньгами тоже.
— Холява, везде холява, — сочувственно сказал негр. — Слушай, брат, а тебя здесь из-за чего держат? По роже вроде бы не больной.
— Вот. — Ванечка распахнул халат и показал свое покрытое паутиной тело.
— Ё-моё! — Алик соскочил с койки и осторожно подошел к Ванечке. — Потрогать можно? Шершавая. — Он коснулся пальцами паутины. — И докудова она? По пупок? Или по эти самые? — Он показал на Ванечкины кальсоны. — Слушай, а это не венерическое? Не от шерше ля баб? — Алик отдернул руку и зачем-то подул на пальцы, вступавшие в контакт с паутиной.
— Не бойтесь, не заразитесь. Меня здесь на что только ни проверяли — по СПИД включительно. Все внутренние органы в норме, в организме никаких отклонений. За исключением этой вот дряни. — Иван Васильевич устало махнул рукой. — Изучают, изучают, а толку?
— Да-а! Дела-а! Угораздило же тебя. — Негр Алик вдруг спохватился, нервно взглянул на дверь. — Сестру-хозяйку этот гусь обещал! Эй, мамаша! — Бодрым шагом он направился к двери, открыл ее и выскочил в коридор.
Издательство «Фанта Мортале» мягко тлело по направлению к Свану. Заказанный в срочном порядке новый перевод Пруста для грандиозной «Библиотеки шедевров» был выполнен хоть и в срок, но по качеству почему-то оказался много хуже оригинала. Издательская машина застопорилась. Типография выла волком и применяла штрафные санкции. Линия, забронированная под Пруста, простаивала вторую неделю. Бумага дорожала, как на дрожжах, и по цене уже приближалась к золоту. Хозяин, он же главред издательства, с горя ушел в подполье, и на все телефонные домогательства скромный голос Оленьки, секретарши, отвечал, что «главного еще не было», «не пришел», «сегодня уже не будет». А тут еще на И. В. Вепсаревича, ответреда «Библиотеки шедевров», напала эта странная лихоманка — изуродованный паучьей болезнью, вместо того чтобы напустить на Пруста цепную свору своих наемных редакторов, он отлеживался лежнем в больнице, пил кефир и ел бутерброды, которые ему приносила мать.
Николай Юрьевич Воеводкин, шеф, хозяин «Фанты Мортале», вращался в своем импортном кресле против часовой стрелки. Обычно это его успокаивало — приходило на память детство: волчки, карусели, танцы в школьном танцевальном кружке. Но сейчас даже кресло не помогало. Мысли были мрачнее осени. Издательство шло ко дну, как «Титаник» в одноименном фильме. Надо было срочно переделывать перевод, кого-то сажать на текст, и всё это — время! время! — а времени не оставалось совсем. Все попытки загрузить Вепсаревича натыкались на больничную стену: врачи настрого запретили больному всякую редакционную деятельность, а на просьбы и мольбы к маме, чтобы та заодно с кефиром протащила в палату рукопись, несговорчивая Ванечкина родительница отвечала категорическим «нет».
