— Ты еще здесь?! А ну домой! — и создание кинулось прочь, волнообразно перебирая плоским основанием и суетливо раскачиваясь на ходу.
Совсем сбитая с толку, она замерла посреди улицы, но человек, уже собравшийся продолжить свой путь, заметил ее смущение:
— Вы, видимо, не местная. Простите, в таком случае. Мне не следовало обращаться так невежливо к гостье нашего города! Но я решил сначала, что вы хотите увести чужого Аристократа, хотя теперь вижу, что ошибся, — какое-то время они раскланивались, состязаясь в любезности, но затем она все-таки решилась обратиться к новому знакомому за разъяснением своих сомнений. И, помявшись еще немного, они, наконец, устроились за одним из столиков летнего кафе, во множестве расставленных повсюду.
Выслушав сбивчивый рассказ, собеседник поначалу выглядел смущенным, а потом искренне рассмеялся:
— Теперь все ясно! Надо же, какими стойкими могут быть старые истории, — и, видя, что она опять готова сгореть от смущения, посчитав, что сказала что-то неподобающее или неподходящее, примирительно добавил: — Ну, в какой-то мере все это правда, но, пожалуй, понадобится подробный экскурс в историю, к самым первым годам колонизации, чтобы вы смогли понять нынешнее положение дел.
Когда на планету прилетели разведчики, а затем — первые поселенцы, новый мир, похожий на один сплошной райский сад, начал порождать легенды, иногда служившие продолжением разнообразных земных мифов, а часто — совершенно самостоятельные истории, благо нового материала было хоть отбавляй. И обнаруженные вскоре существа — подобные ангелам или богам и, одновременно, ни на что, ранее существовавшее или придуманное не похожие — стали главными персонажами многих из них.
Возможно, Аристократы были разумны. Возможно, у них существовала цивилизация, построенная по совершенно иным правилам, чем любая человеческая. Возможно, она существует до сих пор. Но главным для людей оказалось то, что новорожденные существа, подвергнутые определенной комбинацией воздействий (светом, излучением, магнитным полем и так далее), вырастали в организм, запрограммированный таким образом на выполнение неких функций. При этом абсолютно во всем — от внешнего вида до физиологических процессов — отличаясь от «диких» существ, они сохраняли и прежнюю жизнестойкость, и, главное, способность к дальнейшему самовоспроизводству. Причем из существ следующего поколения так же можно было вырастить кого угодно, вне зависимости от функций организмов родителей.
После нескольких лет экспериментов, Аристократы стали наилучшими заменителями большей части бытовой техники, которую было так трудно и дорого поставлять извне, незаменимой частью любого интерьера, любимыми игрушками для детей и взрослых, и даже полубессмысленными безделушками, без которых не обходится ни один уютный дом.
Постепенно Аристократы становились все более обыденными, превращаясь скорее в предметы, нежели живые существа. Старые рассказы о прекрасных небесно-голубых ангелах стали мифом, лишь недавно вновь ожившим благодаря стараниям нескольких туристических фирм: на планете были созданы «заповедники», якобы воспроизводящие прежние естественные условия обитания этих существ. Для них вывели несколько популяций прекрасных, но не имеющих, конечно же, никакого отношения к первоначальным Аристократов.
— Но это же ужасно! — она чуть не плакала. Собеседник посмотрел на нее удивленно и пожал плечами:
— Ужасно? Честно говоря, я не очень понимаю, что вы имеете в виду.
— Получается, Аристократы исчезли.
— Ну что вы! Ведь как раз недавно вы видели одного. Да поглядите, они же повсюду: вот он, вот там еще, — и он указал на несколько предметов на улице. Затем как бы обвиняющее ткнул пальцем в ее сторону: — Да вы сидите еще на одном! — и с недоуменным лицом смотрел ей вслед, когда она убежала в слезах.
Я вижу комнату — небольшую, ярко освещенную дневным солнцем, белоснежную, почти сияющую. На стенах нет картин — они девственно чисты. Окно закрыто матерчатыми вертикальными жалюзи, которые не позволяют разглядеть пейзаж за окном, но не препятствуют свету. Рядом с окном, изголовьем к стене, стоит широкая низкая кровать с балдахином на четырех резных столбиках и полупрозрачным пологом, с мягкой периной, шелковыми белоснежными простынями и покрывалом. На постели на боку, лицом к окну, лежит обнаженный юноша. Ему лет двадцать и он божественно прекрасен: гармоничное тело, не слишком худощавое, но и не перекачанное — мышцы развиты ровно настолько, чтобы кожа покрывала их без единой морщинки или складки; на них нет ни единого грамма жира. Сама кожа идеальна, хотя, возможно, чересчур бледна. Она гладкая как шелк, на котором лежит юноша, и искушает гладить ее, ласкать, нащупывая мельчайшие мягкие волоски, золоченым пушком покрывающие тело, перебирать прелестную курчавую поросль на груди и в паху. Его лицо — как у мраморного греческого божества, ни единого изъяна и ни следа эмоций нет в нем. Густые, гладкие и блестящие волосы, закинутые за спину, закрывают правую руку, подпирающую подбородок, и растекаются контрастным черным шелком по белоснежной коже и материи. Поза юноши как будто небрежна, сила, скрытая в его божественном теле так тонко сочетается с изяществом юности, что он кажется картиной, идеализированным обобщенным изображением человека.
Я вижу все это и не могу не чувствовать удовлетворения художника, создавшего нечто поистине прекрасное. Некоторое время я наслаждаюсь застывшей совершенной красотой, но скоро приходит ощущение незавершенности. В том, что я вижу, нет движения.
Тогда я вхожу в эту комнату. Совершенный в своей неподвижности воздух всколыхивается и касается полога кровати. Это первое движение влечет за собой следующее: юноша на постели оборачивается. На его лице проступают, наконец, чувства, разрушая скульптурную застылость. Немного страха и немного лукавства, потому что, страшась грядущего, он исподволь желает и искушения, и греха, и падения. И тщательно скрываемое отвращение, но за это его трудно осудить: находясь рядом с ним, я бы тоже возненавидел свое дряблое стареющее тело, обвислый живот, кривые волосатые ноги, руки с толстыми неповоротливыми пальцами. Возненавидел, если бы другое, белоснежное, совершенное тело на постели не принадлежало бы уже мне столь же однозначно и безраздельно, как мое собственное.
По всему его телу пробегает мгновенная судорога, и, хотя он не сделал еще ни одного движения, он сам и все вокруг наполняется волнением жизни. Он уже не смотрит на меня, мраморное лицо застывает вновь. Слегка прикусив губу, без единого звука, юноша поднимается и встает на четвереньки на самом краю постели, лицом к стене.
