— Послушай, мы явно во что-то влипли, — прошептал Ждан Кэйру.
— Угу, — согласился Кэйр. — В мышеловку.
— Господа! — сказала Магда Андреевна. — Не хотите ли сыру?
2. ГОСПОДИН ВЕЛИКИЙ МУРОМ
Совершенно конфиденциально.
Посланнику Пресветлой Покаяны в Муроме
Пакситакису Гийо
ЛИЧНО
Любезный проконшесс!
Святая Бубусида располагает сведениями о подготовке крупных сил кригсмарине к выходу в море. Сердечно просим тебя, обрат наш Пакситакис, о нижеследующем.
Unus. Установить цель операции, состав и маршрут эскадры. Любознательный обрат Псало окажет в этом деле всю посильную помощь.
Duo. Организовать нешуточное наблюдение за Теклой и немедля оповестить орден о появлении окайников в Муроме. Для этого, любезный обрат Пакситакис, тебе подчиняется быстроходный фрегат «Дюбрикано».
Tres. Задержать упомянутую эскадру перед муромскими мостами. Учти, любезный обрат, что каждый утерянный час способен уязвить предерзких мореходов.
Quattuor. Задача столь важна, что обрат наш люминесценций одобряет любые усилия — как дипломатического характера, так и иного рода; грехи уже отпущены. Старший душевед обрат Замурзан да препоможет тебе многополезно. Прочие дела отложить, в расходах не скупиться, данный свиток сжечь в присутствии обратъев-посланцев ничуть не мешкая, сразу после прочтения, дабы устранить саму возможность попадания пречистого документа в нечистые руки.
К сему: Керсис Гомоякубо, бубудумзел. Писано: В Сострадариуме, Ситэ-Ройялъ, Июля третьего дня 839 года от Наказания. * * *
А и шумел же Господин Великий Муром!
В колокола да бубны били, в тазы да сковороды. Трещотками баловались, по наковальням стучали, палками по заборам колотили. Ровно в двенадцать, как и полагается, подала голос Дальнобойкая башня. Окуталась дымом, да так ахнула сорокафунтовыми единорогами, что в округе все попримолкло.
Тишина установилась сначала в стенах Колдыбели, а затем кругами разошлась по слободам, перетекла Теклу; и только вороний крик остался, да эхо в Рудных горах не сразу стаяло.
А на высоченное крыльцо Красных Палат пожаловал сам Тихон, посадник муромский.
Самое нужное время выбрал. Стал, перекрестился, речь сказал приличествующую, поклонился народу, да и облился прилюдно. Так, для показу, для виду. Из чайничка окропился, из серебряного. Чтоб и Заповедный соблюсти, и гордыню свою не больно ущипнуть.
Народ смотрел молча. Скучно, когда закон не от души справляют. Неловко. Хоть он и посадник, лицо неприкосновенное то есть, стало лучше, когда Тихон опять в Палатах затворился. Тут уж все не в шутку пошло-поехало: знак был подан, настало время для главного.
«Опричь младенцев, хворых, сирых да старых, всяк облисту бысть», — гласил Заповедный.
Ну и старались.
Мокрили худых да толстых, нищих и богатеньких, — всех, без разбору пола и чина. Стрельцов до того окатывали, что отсыревал порох в роговицах; случись в то время супостат какой, так взял бы город без выстрела. Только где ж ему случиться, супостату, когда на сотни верст в округе заставы есть.
А по базару дюжие мастеровые везли бадью пожарную. Насос качали да через него товар портили покуда купец чарками не отделывался, а купчиха в щечку не целовала.
Да что — купцы! Озоруя, посла магрибинского из кареты вынули, перекрестили нехристя, потом без жалости в ту бадью макнули. И раз, и другой, и третий. Потом воду из ушей выпустили, а в рот водку влили. Чтоб не простудился марусим теплолюбивый. Того не надобно! Чай, не лиходеи. И все же прослышав про тот случай, покаянский посол наглухо заперся в резиденции. И носу не высовывал хитрый проконшесс. Только гонцы от него во все стороны бегали.
Курфюрстов же посланник сам на улицу пожаловал. Все пудры с него мигом смыли, а он — ничего, держался. Да как! С меткостью отменной тот барон обратно брызгался, зело ногой дрыгал, да хохотал как сумасшедший. Из погребов целую бочку кавальяка выкатил, к ней же двух егерей дюжих приставил, но не на охрану, нет, а с черпаками, — пей, веселись, мурмазеи!
Народ заинтересовался, про воду на время забыл. Подходил степенно, пробовал с достоинством, судил основательно. Кавальяк — он. конечно, не водка, душистый чересчур, но все дело в том, сколько выпить. Если постараться, все ж таки забирало. Тем барон и понравился, откупился, уберег хоромы от вторжения. Смышленый! Не глупый, можно даже сказать.
А некий купчина Стоеросов мужиков в Теклу бросал. Уперся на Скрипучем мосту, сам поперек растопырился, — и давай швыряться. Всех покидал. И с левого берега которые шли, и с правого, прямо ходу не давал.
Мужики выплывали, отплевывались. Понемногу серчали. Накапливались. А как собралось достаточно, пошли на Стоеросова гурьбой. Навалились, раскачали, с того же моста в реку отправили. Стоеросов из воды кулаком грозился, чтоб сапоги не прихватили, так сапоги следом прилетели.
— Чужого не берем! — кричали ему. — Ты почто неприятное сказал, Палыч?
— Чугун вам в картошку! Настроение такое, абалмасы, — гордо отвечал плывущий Стоеросов. — Горячее.
— Хо-хо. Скоро остынет, — предсказали с моста.
* * *
А по слободам все чередом шло.
Попы одичало бродили, от мальцов отбивались, а кто немощен, так в проулках прятался. Недоросли, что постарше, те норовили окатить девок, вводя их во стыд из-за неотвратимо проступающего под мокрым платьем тела. А сами гулко хихикали, пальцем показывали. Что на уме в эпоху петушиную? Желанья там уже живут, а мысли только забредают. Да и ума-то — с наперсток. Ум, он же бородою пробивается. И то с разбором, не у каждого.
А в Фуфайлах сианцы воду из реки носили, за купейку обливали кого пожелаешь, хоть друг друга. Работящие! А башни Колдыбели прыскали прямо из бойниц, если кто сдуру приближался, — так посадникова гвардия от скуки отбивалася.
А лежащие в низине Мышеводы стали непроезжими, отгородились лужами. Мало того, на заборы местные обитатели столько бадеек понавесили, что и подойти боязно, — чуть что, — дернут за веревку, и готово, — выливай воду из сапог. Механикусы архимедовы…
И еще многое, многое тому подобное приключилось с утра. Сырость развели такую, что воронье по крышам и колокольням подалось, — сушиться. Грязно стало в городе, неприютно, да как же иначе? Иван Купало! Не пообливаешься, так ведь и урожая не будет, известное дело. Да и весело же. В общем, где как, а в Муроме покуролесить любят.
Только когда Колдыбель вторично единорогами ударила, только тогда буйство водолейное на убыль пошло. Потому что — время.
