— Вам мало того, что демографический перекос загнал нас в угол на Земле, — возмутился Арджинян, — вы хотите перетащить здешние проблемы и на Марс?
— Как раз наоборот, — неожиданно успокоившись, холодно возразила Полина. — Я не хочу, чтобы мы тащили с собой здешние ошибки. Потребность любить и заботиться о слабых так же необходима для жизни души, как пища для жизни тела. Здесь, на Земле, именно идея собрать в резервации «бесполезных» загнала нас в угол и нанесла непоправимую рану самой душе человечества. Вы ведь не станете спорить, — повернулась она к Ридбергу, — что проблемы, которые погубили предыдущие колонии, лежали именно в сфере души?
— Хм, — академик, глубоко засунув руки в карманы, с любопытством воззрился на нее, подняв брови. — Признаться, душа есть категория настолько ненаучная… Я внимательнейшим образом изучил опыт всех предыдущих экспедиций, но лишь в той части, которая может быть формализована. Не уверен, что из этого опыта можно сделать какие-то заключения о душе.
— А разве вам не бросилось в глаза, что людей там набирали точно так же, как это предлагает нам делать полковник? — Полина невольно воспроизвела его интонацию отстраненной научной дискуссии. — Здоровых, выносливых и не связанных с Землей никакими узами — ни любви, ни родства, ни обязательств. Что же удивляться появлению «отрыва биополя», когда они сами старательно рвали связи? Кстати, артисты — это тоже связь, и не просто с отдельными людьми, а с культурой человечества, связь, уходящая корнями в прошлое… Вы говорите, мы не можем себе позволить тащить с собой бесполезных — а я думаю, что мы не можем себе позволить повторять чужие ошибки, уже не раз доказавшие свою гибельность.
— Любопытное рассуждение, — Ридберг задумчиво потер подбородок. — Вообще-то разрыв биополя происходит на больших расстояниях по чисто физическим причинам, и мне казалось очевидным, что для тех, кому есть что терять, он окажется более болезненным. Хотя фатальная потеря воли к жизни, известная под названием марсианской депрессии, косила до сих пор даже тех, кто летел семьями. Этот эффект должна сгладить величина колонии…
— И полноценная жизнь души, — твердо добавила Полина. — Я уверена, что даже тоска и ностальгия, которые так пугают полковника, должны сыграть созидательную роль в формировании нового биополя. И тоска, и любовь, и страх, жалость, ответственность — нужно все!
— Вы предлагаете вообще отменить ограничения и брать всех подряд?
Полина оглянулась на Расиху. Та ободряюще кивнула.
— Нет, — сказала она решительно. — Взять всех мы просто не сможем. Я предлагаю отдавать предпочтение людям, готовым рискнуть жизнью ради возможности заниматься любимым делом. Независимо от их профессии, здоровья и семейного положения.
Начальник экспедиции перевел взгляд на Расиху.
— Вы, мадам, как я понял, как раз из таких? Вы намерены ставить на Марсе балеты?
— Это вовсе не значит, что я буду обузой! — балерина привычно вздернула подбородок. — Я в состоянии выполнять при необходимости любую работу, и не надо мне говорить о профессии. Мы все знаем, сколько приходится в любом деле на черный труд. Но балеты — обязательно! И не только на Марсе. Я слышала, дорога туда займет полгода…
— Вы и в невесомости собрались танцевать? — фыркнул Армен.
— А что вас удивляет? Я хорошо изучила вопрос. В невесомости всем необходимы тренировки, и балет в этом качестве может быть даже более эффективным, чем тренажеры. А какие художественные возможности! — глаза Расихи вспыхнули. — Труппа Дортю пыталась экспериментировать в этом направлении, но их постановки просто жалки! Они всего лишь пытались изобрести аналоги обычных па, тогда как невесомость открывает совершенно новые перспективы!
— Кхм! — несмотря на демонстративное покашливание, Ридберг улыбался. Академик умел узнавать и ценить настоящую увлеченность. Он снова повернулся к Полине. — В вашей идее определенно что-то есть — то благородное безумие, которое часто сопутствует истине. Я обдумаю этот вопрос.
* * *
За крохотными отсеками жилого купола, официально именуемыми «семейными каютами», почему-то закрепилось дурацкое название «ячейки». Когда Куликов после смены ворвался в свою ячейку раньше обычного, он мельком заметил, как Полина быстро спрятала что-то под подушку.
— Оранжерейный закончили! — браво отрапортовал он. — Почти на неделю раньше графика. По этому поводу завтра объявлен общий выходной и праздник в честь торжественного открытия!
— Очень здорово, — бледно улыбнулась жена.
— Ты чего? — удивился Куликов. — Неприятности? Ну-ка, признавайся.
Виновато улыбнувшись, Полина достала из-под подушки затрепанную распечатку письма с фотографиями новорожденного Антошки.
— И чего ты его прячешь?
Она вздохнула.
— Я боюсь. Куда ни зайду, все с фотографиями, только и разговоров о детях и внуках на Земле. Все скучают, и чем дальше, тем больше — а ведь это моих рук дело! Я все время боюсь, вдруг это первый звоночек, и полковник был прав, а я…
Он прижал ее к себе и поцеловал в макушку.
— Вот чудило! Да ведь скучать по родным, ждать писем — это нормально! Мы ради них сюда забрались — значит, и должны о них думать, и правильно. Вот, давай это письмо на стенку повесим, прямо перед глазами, и скучай себе на здоровье.
Она всхлипнула.
— Понимаешь, мы уже продержались дольше, чем другие, но я не уверена, что ситуация стабильна. Пока летели, мне казалось, что мы все сделали правильно. Все так сдружились, возникла действительно цельная общность… А сейчас люди насмерть выматываются, и занимаются срочной, а не своей работой, и уж какие там бальные танцы! Все то, что должно было нас держать, перестало работать, а эта тоска, которой я не боялась, накатывает как черная туча… Конечно, мы все еще поддерживаем друг друга, но что, если я все-таки ошибалась?
— Брось. Это у тебя остатки внушения. Все же понимают, что аврал временный. Вот закончим монтаж…
— … и начнем по полной программе сельхозработы, — она подняла мокрые глаза, пытаясь снова улыбнуться. — Подумать только, с каким возмущением ты встретил год назад предложение вести натуральное хозяйство!
— Это меня не устроили старомодные декорации, — ухмыльнулся он. — То ли дело на Марсе и под куполом. Вот, кстати, завтра на празднике и потанцуем. Ну, успокоилась?
— Угу, — она прерывисто вздохнула и рассмеялась сквозь слезы. — Ловлю тебя на слове, Куликов, только попробуй завтра отвертеться.
Ночью Полина внезапно проснулась. В темноте ячейки фотографию на стене было не разглядеть, но она вдруг ярко, как наяву, увидела перед собой Антошку. Присмотревшись, поняла, что он заметно старше, чем на фото: на голове мягкие белобрысые кудряшки, и он — стоит? — стоит на ковре, цепляясь за столбик детской кроватки и глядя прямо ей в глаза круглыми испуганными глазенками. Ему навстречу протянулись руки и Наташин голос прямо в мозгу нежно позвал: «Ну, Тошенька, не бойся, иди сюда!». Малыш отпустил столбик, отважно сделал целых четыре торопливых нетвердых шага, вцепился в протянутые руки и радостно засмеялся, сверкнув тремя зубами. «Ах ты, умница, вот бы бабушка с дедушкой на тебя посмотрели!» — сказала Наташа…
