Доктор Кунц открыл глаза и увидел, что лежит на траве. Лето сияло, лето пело, лето светилось; дубовое редколесье плыло среди запахов и звуков. Солнце, мошкара, хрусткая мягкость палой листвы. Он привстал и легко вышел из своего тела. Тело осталось лежать спокойное, старое, морщинистое, бездыханное, с закрытыми глазами. Похожее на резиновый манекен, из которого начал выходить воздух. Прямо в центре лба – глубокая вмятина, заполненная подсыхающей кровью.
Доктор Кунц поднял руку и коснулся своего нового лба. Дыра была и тут, такая, что хоть пальцы просовывай. Череп явно проломлен. Подумаешь, мне ведь совсем не больно.
Он обернулся и увидел своего отца. Отцу было около сорока, всего лишь.
– Ну что, пойдем? – спросил отец. В его глазах светили веселые огоньки, и доктор Кунц мгновенно вспомнил и это выражение, и этот прищур, и эту интонацию властной доброты – и внутри него разорвалась бомба памяти.
Он заплакал и размазал слезы по лицу.
– Пошли, – повторил отец. – Нюня ты моя.
– А это? – спросил доктор Кунц детским голосом и показал на лежащее тело.
– Да брось ты его. Оно тебе не понадобится.
– Я не могу.
– Как хочешь, – сказал отец и стал уходить.
– Подожди!
– Что?
– Я прожил с ним сорок лет. Я не могу так сразу.
– Да, – согласился отец, – это всегда немного больно. Но только поначалу.
Поверь мне, я это пережил. Это не важно. Все важное останется с тобой.
– Я не хочу умирать.
– Тогда прощай.
Лес исчез, как будто скрытый внезапным беззвучным ливнем и превратился во внутренность огромного зала. Маленький доктор Кунц был вдвое ниже своей матери.
Молодая мать, совсем такая, как на старых фотографиях, разговаривала с кассиршей кинотеатра.
– Ну вы ведь только что вышли, – сказала кассирша.
– Он хочет посмотреть мультфильм еще раз, вы видите. Ты хочешь?
– Да, хочу, – ответил маленький доктор Кунц. Хочу про Змея Горыныча.
– Сколько раз ты смотрел? – спросила кассирша, наклонившись.
– Четыре, – ответила мать.
– Мама, а я уже умер? – спросил доктор Кунц.
– Почти, сынок.
– Я хочу обратно.
– А как же я? – спросила мать. – Ты хочешь меня оставить?
– А ты не уходи от меня.
– Но я не могу.
– Останься со мной. Что тебе стоит. Мы не виделись десять лет. Останься, ради меня.
– Я не могу, – повторила мать.
– Останься. Просто поговори со мной. Расскажи мне. Просто скажи, что у тебя все в порядке. Пожалуйста. Я очень скучал без тебя. Я не сразу это понял, но понял: никто мне не сможет тебя заменить. Я знаю, это банально, так банально, что… Но это правда.
– Так вы будете умирать или нет? – вмешалась кассирша.
– Нет, – ответила мать.
Доктор Кунц ощутил жуткую головную боль и открыл глаза. Над глазами висел потолок. Все лицо было в липкой крови.
У меня проломлен череп, – вспомнил он, – значит, мне нужно быть очень осторожным. Позвонить в клинику. Или в неотложку. Нет, в клинику, оттуда приедут быстрее. Наши неотложки только за смертью посылать. Где телефон? Ага, вон валяется в углу. Прийдется встать. Раз я до сих пор жив, возможно, обойдется. Проверим движения. Так, руки и ноги слушаются. Координация сохранена. А ведь она могла повредить лобные доли.
Доктор Кунц очень медленно встал с кровати, не забывая придерживать на голом пузе простыню.
– Я пришла, – сказал голос за спиною.
– Мама?
Доктор повернулся и увидел мать. Но, поворачиваясь, он увидел и еще кое-что.
– Я пришла, чтобы поговорить с тобой. Ты меня звал.
– Подожди, мама, – сказал доктор Кунц.
Поворачиваясь, он увидел, что исчезли все деньги, с вечера разложенные на столе. Эта сволочь меня еще и обокрала!
– Сынок, я не могу ждать.
– Подожди чуть-чуть.
Он подошел к выбитому окну и увидел мертвую Алису, валявшуюся посреди дороги. Дохлая как дохлая собака. Так ей и надо. Никого и ничего поблизости.
Лишь голые сосновые стволы цвета крови. А ведь еще вчера здесь расли клены…
– Сынок, – позвала мать.
– Сейчас, сейчас.
Сумочка до сих пор лежит у нее на груди. Сдохла, а не отпустила. Нужно успеть забрать деньги, пока не появился кто-то еще. Пойди потом докажи, что они твои.
Он стал вылазить через выбитое окно и снова увидел мать. С ней что-то происходило. Менялся цвет и фактура кожи. Еще мгновение – и она рассыпалась на множество мертвых бабочек, каждая величиной с кленовый лист. Но доктору Кунцу уже было не до того. Он бежал по дороге и видел, как сосны укорачиваются, вновь превращаясь в клены. Вместо листьев на кленах висели крупные желтые бабочки, желто-оранжевые, с черными ободками на крыльях, – крылья, будто обожженые на огне. И на каждом черном ободке – по две полоски из кроваво-красных пятнышек. Он бежал и топтал бабочкек ногами. Вдруг его левая нога подломилась в колене, стала мягкой, как тряпичная. Доктор Кунц свалился на бок. Сейчас он не чувствовал и второй ноги.
Паралич, – подумал он. – Но почему ноги? Ведь спинной мозг цел. Если что и повреждено, то…
Он перевернулся на грудь и стал ползти, подтягиваясь на руках. До цели оставалось всего метров десять, не больше. Заветная сумочка была прямо перед глазами. Змейка расстегнута, пачка купюр высунула свой уголок. Родные вы мои.
Сколько сил, сколько мук, сколько унижений и страхов – и все ради вас. И теперь отдать просто так? Не доползти какие-то несколько шагов?
Сейчас он полз, просто извиваясь туловищем, как червь. Его руки еще могли двигаться, но шевелились хаотично, дергались, подпрыгивали, жили собственной жизнью, вполне отделенной от жизни остального тела. Доктор Кунц еще мог кое-как выбросить их вперед, но силы в этих конечностях уже не было.
До лежащей женщины оставалось всего метра два, когда доктор Кунц понял, что не доползет. Он со стоном перевернулся на спину и увидел, как с ветки клена прямо на его лицо падает большая оранжево-желтая бабочка. Бабочка падала медленно, и он успел рассмотреть и узор из точек, и черные лапки, и хоботок, и пушистые усики-антенны.
Бабочка упала и нежно легла на его лицо, расправив крылья, закрыв мертвые глаза, все еще выражающие тихую грусть, и ужасную рану во лбу, и губы, застывшие то ли в гримасе недовольства, то ли в улыбке недоумения.
