Не прямо от венгерской графини Бавори, совершавшей оздоровительные купания в крови девственниц, – а с промежуточной остановкой на горячих шведских парнях…
Бычки на ближнем краю площади были совсем мелкими, с едва прорезавшимися рожками. Поднимаясь на задние лапы, косолапили. Размахивали передними ножками-лапками, удерживая равновесие… Стас вздрогнул.
Маленькие бычки были не одни. Рядом с ними в площадку был вбит невысокий, но мощный, кажется, кованый, столбик. К нему на коротких цепях были привязаны две собаки. Здоровенные кавказки, – и надрессированные явно не для ласковой опеки малышей.
И к этим кавказкам, по одному, Бавори выгоняла молоденьких бычков. Прямо на их совершенно крокодильи пасти…
Вот очередной.
Собаки тут же набросились, сбили. Но бычок вскочил, привстал на задних ногах, вывернул передние ноги как лапы и провел классическую пару: прямой левой плюс хук с правого копыта.
Получившая по морде кавказка беззвучно – музыка заглушала все – взвыла и отвалилась на несколько шагов назад. Вторая попыталась поймать бычка за бок, за ляжку, но бычок резво развернулся, боднул, и кавказка получила в морду рожками.
Видно, не такие уж они игрушечные, как казалось издали. Кавказка дернулась так, словно в бок ей вогнали стальную спицу.
Или просто бычок угодил рожками ей прямо в нос, чуткий и нежный?.. Для собаки это как для мужика удар в пах. По силе ощущений. А по эффекту прямо противоположно.
Кавказка бросилась на бычка, чуть не порвав цепь. Сбила его, навалилась сверху, вцепилась в бок… И отвалилась, отлетела от бычка, беззвучно поскуливая.
Кнут в руках Бавори ожил. Жалящий кончик оттянулся по спине и боку кавказки.
Вторая собака все поняла и без кнута. Обе встали на исходную. Бычок, припадая на левую сторону и косясь на свой бок, куда цапнула его кавказка, неловко отбежал-отполз прочь.
Задом он наткнулся на Бавори, и та отпихнула его сапогом – не глядя, как угодивший под ноги мячик или городское перекати-поле из комка газеты. Все внимание уже на следующего бычка.
Этот косился на собак, косился на хозяйку… И получил кнутом. И еще, и еще, и еще – быстро, размеренно и щедро, пока боль не затуманила мозг и не вытеснила страх перед собаками. Как ошпаренный, бычок рванул на кавказок… Стас заставил себя разжать челюсти. Спокойно.
В этом чертовом мире полно боли. И если на земле есть десяток миллиардов прямоходящих животных, которые сумели отгородиться и от собственной боли, и от вида чужой боли, это не значит, что в мире ее стало меньше.
Сколько добросердечных тетенек, подающих кусочек мяса бездомному щенку, ходят в кожаных плащах и меховых шубках? И начинают завтрак с бутерброда с красной рыбкой, а заканчивают ужином из устриц?
Цивилизация настолько хорошо защищает этих добросердечных тетенек от вида чужой боли, что иной раз создается ощущение, что рыбка в магазине – она как булочки или шоколад. Тоже на деревьях растет. И за кусочком рыбы не стоит чья-то смерть. Медленная, мучительная, от удушья на палубе корабля или от замораживания заживо в трюме-морозилке…
В мире по-прежнему океаны боли. И то, что большинство людей не сталкиваются с ней каждый день и не видят ее – это не значит, что боль исчезла.
И когда ты вдруг наткнулся на это, увидел чужую боль, захотел что-то изменить – менять нечего. Мир такой же, каким был и прежде. Ничего не изменилось. Боль как была, так и есть. И будет. Чужая боль никуда не исчезнет. Даже когда ты лично перестанешь видеть, как эта сучка гонит плетью теленка на кавказок…
Наверно, все так и должно быть. Но как же трудно себя в этом убедить… Стас закрыл глаза, досчитал до трех, медленно вдыхая, выдыхая еще медленнее. Вот так. Медленно… Вот так. Еще один вдох…
Замечательно. А теперь открыть глаза и внимательно смотреть – но не видеть площади и того, что на ней творится. Видеть только здания.
Потому что есть бычки, которых гонят плетью на кавказок, но есть и Арни. Вымахавший за два метра, но с душой десятилетнего мальчишки. Может быть, даже чувствительнее и умнее…
И уж точно несчастнее. Потому что он один, совсем один… Ну, почти. Почти один.
И если дядя Стас не перестанет размазывать сопли, мечтая, как бы облагодетельствовать весь мир, – тогда Арни точно останется один. Не считать же друзьями его городских “друзей”…
Так что хватит жевать сопли, ищи секвенсор!
Вон то белое трехэтажное здание с гаражом-пристройкой на боку очень похоже на лабораторный центр…
Может, оно и к лучшему, что нынешний партнер Графа, эта Бавори, живет прямо как сам Граф – не отделяя работу от жизни?
Мало ли что ночные тренировки с грохотом тяжелой музыки, кожаными дождевиками, плетями и кавказками, вкусившими вкус теплой крови, – прямо не ферма, а разминка-репетиция перед какой-то черной мессой… Зато здания открыты и не поставлены на сигнализацию.
Так. А это что за группка?
С дальнего конца площади, прямо к этому углу, маршировала дюжина взрослых быков-мутантов. Даже не маршировала, а семенила трусцой. На двух задних ногах, старательно вскидывая их повыше с каждым шагом. Рядом, подстегивая тварей кнутом для большего усердия, шагал дрессировщик.
– Взводный, ко мне, – позвал Стас. У ноги приглушенно пискнуло.
– Обойти здание. – Стас показал рукой, с какой стороны.
Серые тени, одна за одной, метнулись за угол.
Стас натянул налицо тепловизор, щелкнул включателем. Мир вновь изменился. Теплые дома вокруг опять стали желтыми, живые тела – зелеными, а горящие в окнах лампы – сине-фиолетовыми.
И черная-черная грязь внизу. Потому что полна воды и холода. Стас вздохнул – но тут уж никуда не деться.
Лег в грязь и пополз за угол. Грудь и ноги словно под ледяным душем. Но надо терпеть. Хоть и темно, а могут заметить…
Особенно если та дюжина никуда не свернет и пройдет прямо здесь…
* * *
Топали подросшие бычки дай бог каждому. Шла дюжина, а гремело за целую парадную роту, вымуштрованную чеканить шаг и молотить каблуками со стальными набивками по бетону аэродромов.
Еще и рычали что-то строевое. Мощными, но низкими голосами, словно отряд каких-нибудь гранитных троллей, этаких обретших ноги и научившихся маршировать Сцилл и Харибд:
Аша, аша! Ымко ачэт!
У-а! Ы-а! Эчку ачык!
Ышэ! Ашыка! Ы ач!
Ы! Ут-от-эт! Ычкэ! Ач!
Звуки сливались, угадывался только ритм. Горланили бычки так, как говорит человек, если ему вколоть в челюсти обезболивающее. Не только в нижнюю, но и в верхнюю, чтобы губ совсем не чувствовалось. Или вообще обрезать нерв, отвечающий за чувствительность рта.
