Я взял с собой только Верку. Охрана была чистым декором, и никто не мог отвести угрозу – я понимал это, хотя босс и Фариа держали меня за недоумка.
Разочарование следовало за разочарованием. Сначала я велел Верке подъехать к «Черной жемчужине». Я был далек от мысли, что Виктор до сих пор заправляет клубом, – и не ошибся. Более того: никакой «жемчужины» уже не осталось и в помине. Новые хозяева превратили заведение в огромный всепогодный кабак, пристроив к нему летнюю площадку и обнеся ее кирпичным забором.
Так что я не увидел даже двери, в которую мы когда-то вломились с Клейном, прежде чем нашли приключения на свои головы и задницы. Зато сохранилась чугунная решетка, возле которой меня чуть не пристрелили. Сильно поредевший сад, задушенный плиткой и асфальтом, превратился в гигантскую корявую икэбану. Уличные фонари источали в наступавших сумерках печальный свет…
Очередной каприз больного воображения? Вряд ли. Нахлынули воспоминания, больше похожие на эффект дежа вю. Было, не было. Гадание на кофейной гуще. Я помнил все, вплоть до запахов и отражений в лужах, однако настоящая картинка оставалась неуловимо фальшивой. Казалось, в любой момент она может рассыпаться, словно мозаика, затем с такой же легкостью сложиться вновь из тягучей материи грез – в пространстве или во времени, – но при этом будет нарушено главное свойство реальности – непрерывность, создающая иллюзию, которая длится целую человеческую жизнь.
Я снова сел в машину, и Верка повезла меня к моему бывшему жилищу.
Я курил, глядя в окно. Город был знакомым и незнакомым. Как всегда, отличие заключалось в одной или нескольких незначительных деталях. Искать критерии «нормального» сознания было с моей стороны проявлением детской наивности. Босс существовал в абсолютно релятивистской вселенной, поэтому он везде был дома и везде был чужим. Странник в зыбкой мгле… Я же еще цеплялся за спасательные круги, брошенные теми, кто был заперт вместе со мной в этой невидимой клетке, но круги неизменно оказывались камнями, тянувшими на дно…
Мой двор. «Царь природы» продолжал победоносно топтать шарик. На месте парка теперь был гаражный кооператив – лоскутное одеяло из шлакоблока и кирпича, пропахшее бензином и выхлопными газами. Подростки тупо пинали мяч в «квадрате» на крохотном обледенелом пятачке. Рядом чадила подожженная автомобильная шина.
В конце черной аллеи, образованной голыми стволами, тускло светились окна детского сада. На его территории, обильно поросшей кустами сирени, обычно теряли невинность обитатели родного микрорайона. Я мог бы показать павильон, где это важнейшее событие произошло и со мной. А вот тут я выкурил свою первую сигарету. В том подъезде впервые взял в руки сборник рассказов Эдгара По и глотнул водки. На скамейке, от которой остались два жалких столбика, когда-то услышал «What Can I Do»…
Какие еще свидетельства нужны, чтобы убедиться в том, что именно здесь ты провел свое детство и юность?
На всем лежала печать загнивания и обреченности. В этом можно было отыскать даже некий эстетический момент – ведь находят же его в безголовых и безруких статуях, в изъеденном эрозией Парфеноне и в куда менее величественных развалинах, включая древние общественные сортиры…
День незаметно растаял, выскользнул из рук. Я дожевал сигарету, разглядывая свои окна и балкон. На веревках болталось сохнущее белье. Вместо темно-зеленых штор окна были завешены грязно-розовыми занавесками.
Через минуту-другую на балкон вышла раздетая женщина и принялась снимать белье, потряхивая внушительными молочными железами. Кормящая мать. Для дворового конкурса на звание «Мисс бюст» было, прямо скажем, холодновато. Это меня и настораживало.
То, что моя квартира занята посторонними, не вызывало никаких эмоций.
Я не чувствовал себя обделенным судьбой или изгнанным из собственного дома.
Кроме того, панельную пятиэтажку нельзя назвать домом в полном смысле слова – для этого она не обладает индивидуальностью. Это была просто ночлежка, впрочем, не самая худшая из существующих. Низкие потолки придавливали к полу; тесные узкие комнаты исподволь навязывали обитателям свой формат. О результатах воздействия среды обитания на психику можете судить по мне.
(Так кого же выкармливает своим молоком морозоустойчивая самка?)
В этот момент раздвинулись занавески в темном окне спальни. Я увидел два тусклых красных глаза, обозревающих двор. Только глаза – и ничего похожего на бледное пятно лица. Тень была за стеклом – тень, управляющая человеческими муляжами…
На какое-то мгновение меня охватила паника. Босс холодно посмеивался в уголке мозга – как человек, наблюдающий на улице за растерянной собачкой.
Подобная шоковая терапия была мне не в новинку. Я взял себя в руки, вспомнив, что и так уже подзадержался на этом свете.
Без увеличительных стекол страха все выглядело гораздо обыденнее. Две красные точки могли быть, например, лампами какого-нибудь прибора. Или индикаторами включенной сигнализации… Чушь! Я по-прежнему пытался спекулировать.
В любом случае делать здесь было нечего. Я хлопнул Верку по плечу и велел возвращаться в отель.
В час пик по проспекту тащилось унылое стадо автомобилей. Картина вполне мирная, но я без труда вообразил, как все выглядело в ту ночь, когда тут постреливали из автоматов и чуть не угробили меня вместе с «призраком». Проспект пролегал мимо парка, с которым тоже было связано немало потрясений в одном из прошлых «сновидений».
И наконец показалась стеклянная многоэтажка конторы, где я трудился с восьми до пяти, как заведенная кукла, – в общей сложности шесть лет жизни коту под хвост. Лучших лет! Теперь фасад был заляпан незнакомой рекламой. Я увидел даже окно кабинета, из которого выбросился мой шеф.
Бесполезная поездка. Я впустую растрачивал отведенное мне время. Отведенное для чего? Само отсутствие ответа на этот вопрос действовало завораживающе. Хуже того – с закатом солнца (а в ноябре оно закатывается очень рано) у меня начался легкий мандраж. Поначалу я довольно смутно представлял себе, что нас ожидает. Чем дальше, тем все отчетливее вырисовывалось, что не ожидает ничего хорошего. И все же это было только предчувствие, безжалостно подавленное боссом в самом зародыше.
Чужое лицо; мистический союзник; прикрытие в виде Фариа и охраны – на первый взгляд, беспокоиться не о чем. Однако я лучше любого другого знал, что шутить с Эльвирой вредно для здоровья. А босс собирался сделать именно это.
Около десяти вечера я ввалился в «Три семерки» в теплой компании Фариа, двух телохранителей, Гошика, Серого, его Анжелки и Равиля (так звали пушера, тоже пожелавшего рискнуть своими нетрудовыми).
