Эльф смотрел на Мечко, чуть приподняв выгоревшие густые брови, и это было единственным выражением изумления, которое он позволил себе при виде гнева, которым вспыхнуло лицо гостя. - Как ты мог отпустить ее? - хрипло твердил Мечко, и голос его напоминал, скорее, сдавленное рычание. - Как ты мог?.. Теперь я должен уйти. Откройте мне ворота! - Не сходи с ума, - насмешливо произнес Эльф, но глаза его были серьезны. - Я не сделал этого, чтобы спасти жизнь тем двум несчастным, так неужто ты думаешь, я открою ворота, чтобы погубить тебя? Безумец! - Это ты безумец, если уверен, что я буду сидеть здесь, за стенами, тупо ожидая смерти. Я найду Мадэлейн. - Ладно, найдем ее вместе!
Радужный шар опускался все ниже, и ветролов мотался из стороны в сторону. Мадэлейн, выворачивая руки, цеплялась за что ни попадя, чтобы не вылететь. При новом броске ее почти вышвырнуло, но каким-то чудом все же удалось удержаться за опрокинутое сиденье. Ветролов мотался, как маятник, и Мадэлейн заметила, что кабина ритмично зависает то над Биомой, то над еще не тронутой, еще не поглощенной этой тварью деревянной мостовой форта. Думать, колебаться не было ни минуты. Она извернулась, уперлась руками и ногами в проеме, и, выждав, когда маятник ветролова оказался над спасительной мостовой, сильно оттолкнулась и мотнулась вниз, на миг ощутив себя частицей ветра. Она успела сгруппироваться и упала удачно - на корточки. Тяжелый гул мостовой показался сладчайшей музыкой - не промахнулась, спасена! Но тут же тело ее утратило силы, и Мадэлейн безвольно распростерлась в каком-нибудь шаге от наползающего края Биомы. Здесь, вблизи, чудовище утратило свой магнетический блеск и сходство с разлившейся ртутью. Исчезло ощущение мертвенности, тупой медлительности ее движения, ибо как в том радужном шаре, который все еще парил над землею, так и в каждой капле Биомы теперь мелькали, сливаясь и перетекая друг в друга, зубчатые травы, и конские копыта, и руки людей, извилины древесных корней, волны золотых волос, чешуя, пузыри, перья… и снова, снова чьи-то глаза! Между тем пустой ветролов завис уже совсем низко, над самой поверхностью Биомы, и она начала размыкаться, готовая поглотить его. Тут Мадэлейн вспомнила, что произошло, когда в Биому канул ветролов Скифа и Ануара, и ужас вернул ей силы. Она вскочила и кинулась было прочь, туда, где еще вздымались дома Левобережного, как вдруг ее отвлек какой-то злобный звук. Мадэлейн обернулась - и увидела на мостках, у самых ног своих, котенка. Он был совсем еще крошечный, белый, в рыжевато-пепельных пятнах, пушистый, с большими ушами и желтыми глазами, с ярко-рыжим хвостом. Он был голоден, напуган… Он попытался сделать шаг, но лапки подогнулись, и котенок неловко плюхнулся на белое пушистое брюшко, опять слабо, жалобно мяукнув. Мадэлейн так и застыла. Слезящиеся, испуганные глазки были устремлены прямо в ее глаза с такой мольбой, что у нее запершило в горле. Наверное, этот котенок вывелся в форте и то ли не успел еще возненавидеть людей, то ли был лишен этой ненависти. А может быть, наступающая Биома пугала его как смерть, и даже исконный враг, человек, казался менее ужасным, чем эта братская могила, это безликое существование… И вдруг счастье нахлынуло с такой силой, что Мадэлейн даже зажмурилась, еле сдерживая слезы.
***
Нет, все далеко не так, как пророчествовал там, в ветролове, Скиф! Похоже, есть еще, еще есть надежда! Может быть, понадобится время, но Природа спохватится. Птицы рождены, чтобы летать, кони - мчаться быстрее ветра, змеи - извиваться меж трав, рыбы - играть в речных глубинах, цветы чтобы сверкать под солнцем! У каждого живого существа свое, отдельное, особое предназначение. Они созданы богами вовсе не для того, чтобы всем вместе, перемешавшись, растекаться не то живой, не то мертвой массой. Они не смогут не взбунтоваться, и тогда… Она побоялась думать дальше. Побоялась спугнуть радость, развеять сомнениями эту вспышку надежды. Она подхватила котенка и побежала по пружинистым мосткам, и пока бежала, ей все время казалось, что сзади слышится чье-то тяжелое, надсадное дыхание. Это было дыхание Биомы. Несомненно, новый враг человека был наделен разумом, ибо, когда пустая скорлупка ветролова не утолила аппетита, Биома поняла: добыча ускользнула и ринулась в погоню. Раза два Мадэлейн оглянулась, с ужасом замечая, что блеск Биомы померк, она налилась чернотою, будто темной злобой, и неостановимо передвигается следом. Трудно было различить дорогу во внезапно сгустившейся ночи, и только совы, как молчаливые призраки с горящими глазами, совы, беззвучные, как все это безмолвие мертвого форта, порою мелькали перед Мадэлейн, заставляя ее шарахаться, чуть ли не падать, ни на миг, однако, не выпуская котенка, который цеплялся коготками за ее куртку и, утыкаясь влажным носиком в разгоряченную шею, громко, блаженно мурлыкал. Внезапно Мадэлейн показалось, что рокот Биомы усилился. Она замерла - и через некоторое время разглядела, что один из языков чудовища уже лижет тротуар параллельно ее пути и вот-вот перережет дорогу, замкнет в губительное кольцо! Мадэлейн метнулась в сторону, ударилась плечом - и с разгона ввалилась в теплую тьму какого-то дома. Одной рукою она нашарила засов и опустила его в петли, а потом поспешно, ощупью, двинулась вперед. Под ноги ей попали ступеньки, и она начала подниматься по винтовой лестнице. Дом был пуст, заброшен, но шаги и дыхание Мадэлейн гулко отдавались в тиши, и ей казалось, что вокруг есть еще люди, хозяева дома, и они идут где-то совсем рядом, готовые защитить, спасти свою гостью… Лестница привела Мадэлейн в застекленную башенку, и, заперев за собою люк, она села на маленький диванчик в углу, подняв глаза к темноте, царившей за окнами. Этот мрак скрывал все страхи и ужасы, которые только могло измыслить ее исстрадавшееся существо, но самым страшным было ожидание, и Мадэлейн уже проклинала себя за то, что пустилась бежать. Пусть бы уж лучше Биома схватила ее, убила сразу - как волк убивает добычу мгновенно, перервав горло, чем вот так ждать, слушая ночные крики одичавших с их тупой, неизбывной тоской. Котенок пригрелся и уснул, порою тяжко вздыхая и вздрагивая; и тогда дрожь пробегала и по напряженному телу Мадэлейн. Шепотом, криком, стоном, воплем готова была она заклинать мрак и тьму, что наваливались на нее, но не могла издать ни звука. Мысли все угасли, угасла и надежда, и только одно лицо стояло перед взором, одно имя грело губы… Это было лицо человека, встреченного сегодня в лесу, но почему-то имя он носил другое. Георгий звали его - чудное, странное, родное имя, бог весть откуда она его знает! - Георгий! - шепнула Мадэлейн пересохшими губами, и показалось, дальнее эхо отозвалось ей. Но уже через мгновенье она поняла: то было не эхо. То было надсадное дыхание Биомы, навалившейся на дом, где скрывалась Мадэлейн, пожирающей этот дом своим тысячегорлым, тысячелапым телом… Дом дрожал, качался; трещали бревна; шуршала пакля в пазах; истошно скрипели доски; ходуном ходили ступени, как будто по ним поднимался великан; а Мадэлейн все сидела в своем углу недвижимо, прижимая к себе тепло сопящего котенка, глядя в темное небо, где вдруг проглянула одинокая звезда - словно дружеское око, полное слез. Вдруг стекла жалобно задребезжали, и Мадэлейн увидела, что по ним медленно, но неостановимо расползаются черные щупальца Биомы. А звезда все играла в вышине, мерцала, сияла, и Мадэлейн ловила ее светлый взор до самой последней минуты, пока все стекло не затекло чернотой - и в комнату не ввалилась Биома.
