— Зейн, ты блестяще отделал Гомера! — воскликнул он. — Старая ты жестянка, я и не подозревал, что ты на это способен!
— А я обычно и не способен, — скромно ответил робот. — Как тебе известно, Первый закон роботехники запрещает роботу причинять вред человеку, но, клянусь святым Айзеком, Гомер Дос-Пассос под это определение никак не подходит. К тому же мои действия нельзя считать причинением вреда, а лишь полезной предупредительной мерой.
— Правда, можно понять и моих коллег! — продолжал Гаспар. — Мисс Румянчик перегнула палку. «Возлюбим любимых издателей!» Надо же такое придумать!
— Я тоже способен смеяться над излишней осторожностью редакторов, — сухо ответил Зейн. — Но не кажется ли тебе, Гаспар, что за последние двести лет род человеческий начал слишком уж злоупотреблять вульгаризмами и двумя-тремя краткими выразительными глаголами, связанными с процессами выделения и размножения? В моей книге доктор Вольфрам говорит своей золотистой робоподруге, которую томят мечты стать человеком: «Ты слишком идеализируешь людей, Бланда! Люди — это губители грез. Они убрали радужные пузыри из мыльной пены и назвали ее стиральным порошком. Они лишили любовь лунного света и назвали ее сексом». Но довольно этих филологических изысканий, Гаспар! Нужно побыстрее включить мисс Румянчик в электросеть, а в этом районе все провода перерезаны.
— Прости, но почему ты не хочешь подзарядить ее от своего аккумулятора?
— Она может неправильно истолковать мои намерения, — укоризненно заметил Зейн. — Конечно, в крайнем случае я прибегнул бы к этому способу, но у нас еще есть время. Она не испытывает никакой боли, так как я поставил ее регуляторы на глубокий сон. Тем не менее…
— А не заглянуть ли нам в «Рокет-Хаус»? Контора питается от другого кабеля. Раз уж Элоиза все равно считает меня шпиком, так пойду я к издателям или нет — хуже не будет.
— Отличная мысль! — согласился робот.
На первом же перекрестке они повернули направо, и робот снова зашагал быстрее.
— Мне все равно нужно повидать Флаксмена и Каллингема, — говорил Гаспар, переходя на бег. — Я хочу выяснить, почему они ничего не предприняли для защиты своих словомельниц? Казалось бы, уж о своем-то кошельке они могли позаботиться!
— Мне тоже нужно обсудить несколько деликатных вопросов с нашими почтенными нанимателями, — заметил Зейн. — Гаспар, старая кость, ты оказал мне сегодня услугу, далеко выходящую за рамки одолжений, которое одно разумное существо обязано оказывать другому. Я чрезвычайно тебе благодарен, Гаспар, и постараюсь при случае отплатить тем же.
— Спасибо, старая гайка, — ответил Гаспар.
Когда последние словомельницы были сожжены или взорваны, опьяненные победой писатели разошлись по своим романтическим жилищам, по своим Латинским кварталам и Гринич-Виллиджам и принялись безмятежно ждать, чтобы на них снизошло вдохновение.
Но оно явно заставляло себя ждать.
Минуты превращались в часы, часы складывались в дни.
Были сварены и выпиты цистерны кофе, на полу мансард, мезонинов и чердаков (по свидетельству антикваров, точно воспроизводивших обиталища древних служителей муз) росли горы окурков, но тщетно! Великие эпические произведения не рождались, и никому не удалось сотворить даже простенькой приключенческой повестушки.
Отчаявшись, писатели рассаживались кружком и брались за руки в надежде, что это поможет сконцентрировать психическую энергию и возродит в них творческое начало, а то даже и свяжет их спиритически с давно умершими авторами, которые любезно согласятся уступить свои сюжеты, им самим совершенно не нужные в потустороннем мире.
Но книги все равно не появлялись.
Беда была в том, что представления этих профессиональных писателей о творческом процессе исчерпывались нажатием на пусковую кнопку словомельницы, а как бы далеко ни шагнул человек Космической эры, кнопки у него еще не выросли, и писателям оставалось только скрипеть зубами от зависти, глядя на роботов, которые в этом отношении были гораздо более совершенными.
Мимоходом многие писатели обнаружили, что они не умеют составлять из слов осмысленные фразы, а то и вовсе не способны написать хотя бы букву. Проходя психо-слухо-теле-гипно-обучение, они пренебрегли факультативным курсом этого устаревшего искусства. Они бросились покупать диктописцы — весьма полезные аппараты, преобразовывающие устную речь в письменную, но тут большинство с тоской обнаружило, что располагает лишь минимальным запасом слов, которого только-только хватает на житейские нужды. Они поглощали огромное количество первосортного словопомола, но создать что-нибудь самим было для них так же невозможно, как заставить свой организм вырабатывать мед или шелковую паутинку.
Справедливость требует указать, что некоторые из этих неписателей — пуристы вроде Гомера Дос-Пассоса — и не собирались ничего писать после уничтожения словомельниц, рассчитывай, что этим пустяковым делом займутся их менее атлетичные и более эрудированные коллеги. А кое-кто — и в том числе Элоиза Ибсен — рассчитывал в результате возглавить писательский союз, или выйти в издатели, или еще как-то обратить себе на пользу хаос, который воцарится после уничтожения словомельниц, или, на худой конец, просто отвести душу.
Однако в большинстве писатели искренне верили, что сумеют писать рассказы и даже великие романы, хотя никогда ничего не писали. И теперь их постигло разочарование.
Продумав семнадцать часов подряд, Франсуа Сервантес Пруст медленно вывел: «Ускользая, скользя, все время поворачиваясь, взбираясь выше и выше все расширяющимися огненными кругами…» — и остановился.
Гертруда де Бовуар прикусила зубами кончик языка и вывела печатными буквами: «Да, да, да, Да, ДА! — сказала она».
Вольфганг Фридрих фон Вассерманн застонал в творческих муках и нанес на бумагу: «Однажды…»
И это было все.
Тем временем на планете Плутон Генеральный интендант Космической пехоты отдал приказ урезать рацион книг и литературных лент, так как запасов чтива осталось только на три месяца, а подвоз грозит надолго прекратиться.
Поставки новых книг в магазины Земли были урезаны сначала на пятьдесят, а затем на девяносто процентов в целях экономии скудного резерва уже смолотых произведений. Домашние хозяйки, следовавшие системе «по книге в день», обрывали телефоны у мэров и конгрессменов. Премьер-министры, имевшие привычку засыпать с детективной повестью в руках (а порой и черпать из нее глубокие государственные соображения), следили за развитием событий с глубокой тревогой. Телевизионные программы и трехмерные фильмы были также переведены на строгий режим, поскольку и сценарии и тексты для них поставляли те же словомельницы. Специалисты в области электроники и кибернетики в своих предварительных секретных докладах сообщали, что на восстановление хотя бы одной словомельницы потребуется от десяти до четырнадцати месяцев, и мрачно намекали, что окончательная оценка может оказаться еще более пессимистичной.
