"Неужели трусит?" - скользнула быстрая мысль.
Дерюгин окликнул товарища.
Широкая спина медленно выпрямилась, но голова повернулась к собеседнику не сразу. В глазах прятался еще беспокойный огонек, но лицо уже было спокойно и открыто.
- Простите, Дерюгин,- сказал он просто,- минутная слабость,- и протянул руку свободным, почти веселым движением.
Оба инженера обменялись крепким рукопожатием и заняли каждый свое место для последней операции: Дерюгин сел перед столом с сигнальными лампочками, держа руку на контактном ключе, а Козловский устроился у телефона.
Почти в то же время ветер перешел к югу, и слева от зрителей за гребнем холма показалась большая клубящаяся туча, излучающая изнутри голубое сияние. Из-за возвышенности не видно было сопровождающих ее машин, и лишь доходил издали смешанный гул и треск, относимый в сторону ветром. Земля глухо гудела под ногами, и деревья в роще под невидимым напором гнулись, качали вершинами и тревожно шумели.
Снова завыла собака в пустом местечке, и в голосе ее была теперь не только тоска, но и звериный, безотчетный ужас.
Смерч прошел к северу, и гул постепенно затих. Тучи надвинулись вплотную, будто прилегли к земле, и вспыхнула ослепительная молния. Последние раскаты грома потонули в шуме хлынувшего дождя.
Козловский нажал одну из кнопок под рукою, и над головами и со стороны ветра раскинулся легкий тент на металлическом каркасе, закрывший площадку от непогоды.
Прошло еще минут двадцать.
Оба инженера замерли в напряженном ожидании.
Зазвенел телефон.
Козловский отрывочными фразами передавал то, что гудели в трубки аппаратов далекие голоса.
- Доносят шестой и седьмой: шар появился на юго-западе. Расстояние около двух километров... Движется прямо на них...
Молчание...
- Пятый и восьмой сообщают то же... Видят шар и машины... Расстояние полкилометра.
Еще пауза... - Третий, четвертый и девятый видят огненное облако между шестым и седьмым постами,- ближе к седьмому... По всей вероятности, он выведен из строя, шар прошел очень близко...
На доске вспыхнули первые зеленые лампочки: одна, две, три, четыре.
Козловский говорит еще что-то, но это теперь уже неважно.
Шар попал в зону наблюдения стеклянных глаз...
И только красные огни должны указать момент...
Напряжение доходит до последних пределов; нервы точно страшно натянутая, вибрирующая струна. Кажется, еще немного, и не выдержит сердце.
Секунда, другая...
Горят зеленым светом девять лампочек, кроме одной, номера седьмого,там уже принесена жертва, молчание смерти. Жуткая мысль откуда-то врывается в сознание,- слова Горяинова, сказанные когда-то в Париже, давно - месяц ли назад, тысячу ли нет... "Ваш шар разлетится на тысячу кусков, из которых каждый будет продолжать ту же работу"...
Неужели это возможно? И напрасны будут все жертвы?
И он никогда даже не узнает об этом... Через несколько секунд...
Вспыхнула красная лампочка. Дерюгин окостеневшими пальцами впился в контактный ключ...
Козловский бормотал что-то рядом...
Еще одним усилием инженер отбросил все постороннее, собрал всего себя в туго свернутую пружину... Загорелся второй красный глаз... Пальцы вздрогнули легкой судорогой... Метнулся в глаза еще один огонь. Захватило дыхание на короткое мгновение, и первая лампочка погасла. Неужели момент упущен?
Сердце колотится бурными ударами... Судьба земного шара в коротком движении слабых мускулов! Ну, что же?
Вспыхнул еще один красный огонь на боковой линии,- это хорошо,правильная засечка... Итак, три сигнала... Четвертый!
Дерюгин нажал контакт.
Впереди что-то ахнуло страшным гулом, и тяжело вздохнуло далекое поле. Взметнулся кверху гигантский ураган чернопламенной тучей, будто лопнула утроба земли и выплюнула в небо свое содержимое. Несколько коротких секунд длился дикий хаос звуков,- с севера неслось что-то невообразимое. Два человека успели взглянуть друг на друга, и в следующее мгновение обрушилось на них самое небо в вихре, огне и оглушающем грохоте.
Глава XXIV Рассказ Клейста
Еще на смутной грани между сознанием и бредом, несколько раз приходя в себя и вновь впадая в забытье, Дерюгин оставался во власти все той же картины хаоса разрушения, которая поразила его мозг в последнее мгновение. Моменты просветления тонули в общем мраке и сливались в одном и том же воспоминании. Смутно мелькали на этом фоне какие-то лица, порою странно знакомые, звучали слова, лишенные смысла, но все усилия связать разбросанные отрывки не приводили ни к чему: мысль, с болью ворочавшаяся по извилинам мозга, погружалась неизменно в полудремотную мглу. Это было невыразимо мучительно, потому что рядом с бессильными попытками росло неодолимое желание, лихорадочная жажда что-то вспомнить, собрать, решить какую-то задачу.
Первой фразой, дошедшей полностью до его сознания, были слова, сказанные по-немецки незнакомым голосом:
- Думаю, что теперь он останется жив.
- "Неужели это обо мне?" - сформировалась в ответ смутная мысль.
Дерюгин с усилием, преодолевая острую боль, открыл глаза.
Над ним склонились два как бы просвечивающих сквозь туман бледных лица; одно из них он, несомненно, где-то уже видел.
Дерюгин не успел еще связать это мимолетное впечатление, как запекшиеся губы, с трудом разжавшись, выдавили сами слабый шепот:
- Клейст, это вы?
Знакомое лицо с окладистой русой бородкой наклонилось ближе, и другой голос произнес мягко:
- Да, коллега. Только лежите спокойно и не разговаривайте.
А первый добавил:
- Выпейте-ка вот этого...
Дерюгин послушно разжал губы, и жгучая влага обожгла рот и разлилась живым теплом по телу. Легкое облако окутало мозг сонной дремой...
Когда Дерюгин после этого проснулся, вокруг уже не было прежнего тумана; предметы приняли обычные отчетливые очертания; легкий свет сквозь полуспущенные шторы ложился на лицо теплой лаской.
Голова казалась еще странно большой, будто чужой, но в ней медленно ползли уже и складывались воспоминания, образы, мысли...
Первое, что остановило на себе внимание Дерюгина, была согнувшаяся над книгой фигура Клейста, отчеркивавшего на полях что-то карандашом.
Теперь Дерюгин начал вспоминать еще неотчетливо, смутно, как сквозь завесу густого дождя, но постепенно расплывчатые черты связывались в целую картину. Он лежал некоторое время молча, с наслаждением ощущая, как в него вливается жизнь, и удивляясь равнодушию, с которым сознание воспринимало все, что недавно было важнее жизни и смерти. Он повернулся, подставляя голову свету. На это движение Клейст оторвался от книги и подошел к постели.
