Роковой для Антона Николаевича час пробил вскоре после трагической гибели при восхождении на пик Сталина Сашки Александрова. Весть о ней потрясла Степанова. Но он и не предполагал, каким ударом она стала для Любаши.
… Антон Николаевич помнил этот черный день так же отчетливо, как если бы он был вчера. Вернувшись домой из института, как всегда, поздней ночью, Степанов еще с порога почувствовал, что произошла беда. Он не мог сказать, что именно случилось, но по квартире витал какой-то жуткий, чуть ли не кладбищенский дух.
– Любаша! – громко позвал Степанов, хотя никогда раньше этого не делал.
Никто не отозвался. Не в силах ступить и шагу, Антон Николаевич долго стоял в темной прихожей в тщетной надежде услышать хоть какой-нибудь звук – доказательство, что в доме все обстоит по-прежнему.
– Любаша! – снова позвал Антон Николаевич, чувствуя, как замирает в груди сердце.
Он не мог вспомнить, сколько времени простоял в прихожей, прежде чем ступить в коридор и, пройдя несколько шагов, толкнуть дверь в сумрачную спальню.
Тикали часы. Из кухни доносилось негромкое гудение холодильника. На первый взгляд все было как обычно. В полной темноте Степанов не мог ничего разглядеть. Но войдя в спальню, он уже не сомневался, что Любаши там нет. Он чувствовал это всем своим существом и все же снова, в третий раз, окликнул ее по имени. В этом зове он излил всю свою боль, всю свою звериную тоску. И в этот миг к Степанову пришло осознание, что он уже давно подспудно ждал этого.
Упав на колени, Степанов уткнулся лицом в изножье кровати и зарыдал…
Позже он нашел письмо от жены. Любаша писала, что ей стала невыносима такая жизнь.
„… Ты, наверное, и сам догадываешься, что я никогда тебя по-настоящему не любила. Я лишь была благодарна тебе за твою любовь. Мне казалось раньше, что этого будет достаточно. Но, видно, я ошибалась. Нельзя жить с человеком вечно, если ты его не любишь…
Прости за то, что сейчас прочтешь, но я должна сказать тебе все. Столько времени меня удерживала только надежда, что ты прославишься и станешь великим ученым. Мечта быть женой нобелевского лауреата кружила мне голову. Я уже рисовала в воображении немыслимо роскошный туалет, в котором буду сидеть в огромном зале и принимать поздравления от самых великих ученых мужей нашего времени. Смешно!
Прости меня, если можешь. Знаю, ты скажешь, я пустая, глупая дурочка, недостойная быть спутницей такого гения, как ты. Я поняла это и потому ухожу.
Не могу больше жить в постоянном ожидании какого-то чуда. Я хочу жить. Пусть мне придется страдать, но я пойму, что это значит – жить в полную силу. Мне уже двадцать шесть, а я ни разу не была по-настоящему влюблена.
Нет! Я скажу тебе все. Пусть это письмо станет моей исповедью. Я любила однажды и любила очень сильно. Это началось еще в детстве – в двенадцать лет. Но я до сих пор считаю, что чувство мое было серьезным и глубоким. Хотя, почему было? Оно и сейчас во мне. Оно всегда во мне жило, как бы я ни старалась запрятать его, скрыть от самой себя.
Я любила твоего друга Сашку Александрова. Помани он меня хоть пальцем и я пошла бы за ним на край света. Но он относился ко мне только как к младшей сестричке и, наверное, относился бы так всю оставшуюся жизнь. Но мне все равно. Я не собираюсь никому навязываться. Я уже хорошо поняла, что нельзя соглашаться жить с человеком, если один из двоих не любит другого.
Я сделала большую ошибку. Прости меня. Я верю, что ты сможешь меня простить. Ведь было бы подлее и гнуснее, если бы оставалась с тобой, но искала приключений на стороне. Ведь я права? Ты не согласился бы на это? Поэтому я и исповедуюсь тебе. Вспомни, ведь мы с тобой никогда не говорили откровенно, по душам. Слишком ты всегда бываешь занят своей наукой, чтобы поинтересоваться моим душевным состоянием. Не думай только, что это упрек. Я хорошо понимаю, как нелегко тебе приходится, но, видно, не суждено мне быть достойной спутницей на твоем тернистом пути.
Извини меня, я пишу несвязно, у меня сейчас и мысли путаются. Я все пытаюсь представить себе твое лицо, когда ты будешь читать это письмо. Значит, я к тебе все же не равнодушна, если меня волнует твоя реакция. Больше всего я желаю, чтобы ты легко перенес мой уход. Потому что я не вернусь никогда. Это окончательное решение, назревавшее долгие месяцы. А если с полной откровенностью, то и годы. Да что там! С самого начала нашей совместной жизни я знала, что рано или поздно наберусь смелости сказать тебе, что не люблю.
Ты можешь подумать, что я жила с тобой из одной только жалости, но это не так. Тут было другое. Я, наивная дурочка, решила принести себя в жертву науке. Я уже видела себя в ореоле эдакой мученицы – жены гениального ученого – благодетеля человечества. Эта роль казалась мне благородной и даже героической. Ты видишь, сколько во мне дешевенького романтизма? Мне страшно, боюсь, что после этих строк ты натворишь какую-нибудь глупость…
Я уже давно поняла, что не гожусь для роли твоей супруги. Долго терпела, ждала, что когда-нибудь все изменится само собой. Но больше не могу. Я задыхаюсь здесь. Если бы ты посмотрел на меня внимательнее, то увидел бы, как я изменилась. Мне страшно смотреть на себя в зеркало – я стала настоящей старухой.
Больше не могу так жить. Прости меня. Прости! Постарайся забыть меня поскорее. Я не стою твоих сожалений. Прощай.
Любовь.“
Жена никогда не называла себя так. С самого первого дня знакомства она была для Степанова только Любашей. Поэтому, дочитав письмо, он испытал жуткое, леденящее душу ощущение: с ним прощалась, от него уходила сама любовь. А вместе с ней и все другие чувства. От него уходила сама жизнь.
… Несколько месяцев прошли для Антона Николаевича, как нескончаемый кошмарный сон. Он смутно помнил, что делал, с кем говорил, где бывал. Часами Степанов сидел в спальне, не зажигая света, когда наступал вечер, слушал тиканье часов и ждал, что жена вернется к нему.
Он так и не узнал, куда поехала Любаша. Как бы ему не было плохо, ни разу не возникло желания найти ее. До он почти и не думал об этом. Сознание того, что она ушла из его жизни, лишало Степанова воли и душевных сил.
С течением времени в его замутненном сознании стали возникать новые мысли, которые скоро оформились в цельную идею, захватившую все его существо. Как-то само собой так вышло, что в памяти всплыл некий человек, возникший в его жизни три с половиной года тому назад.
Некто позвонил Степанову на работу (тогда еще был жив Мечников). Представившись журналистом, он попросил Антона Николаевича дать ему интервью для какой-то газеты. Поскольку прецеденты уже имели место, Степанов легко согласился на встречу, которая произошла в кафе на Малой Бронной. Однако с первой минуты знакомства с молодым, среднего роста, брюнетом, имеющим обыкновение приторно улыбаться и заглядывать в глаза собеседнику снизу вверх, он понял, что здесь что-то не так. „Журналист“ представился Александром Давыдовым. Немного порасспросив Степанова о его исследованиях, он с места в карьер перешел к делу.
