— Есть другие системы, — и божонок умолк, расширив глаза.
— Как мне все это не нравится… — глухо сказал Менгра.
— Мне тоже, — кивнул Даниль.
Воцарилось молчание. Сергиевский глотнул пива и покривился, ощутив, наконец, какую отраву пьет. Менгра положил могучие руки на руль, покосился на своего бога, и тот ответил ему многозначительным взглядом. Жень откинул голову на спинку сиденья и длинно вздохнул.
— Мы собирались куда-то ехать, — спокойно напомнил аспирант.
Мотор затарахтел.
— Я одного не понимаю, — сказал Даниль, когда тронутый ржавчиной знак с названием города остался позади, и к дороге вплотную подступил лес. — Как можно принести богиню в жертву? Для чего? Менгра, вы вот жрец, вы — знаете?
Оба бога уставились на Менгру; Ансэндар сразу же отвернулся, опустив веки, Жень еще некоторое время сверлил взглядом жреческий затылок. Стфари шумно выдохнул, нагнул голову вбок, хрустнув шейным позвонком; поразмыслил.
— В жертву можно принести кого угодно, — сказал он размеренно. — Относительно «для чего»…
Даниль ждал, поставив бутылку между коленями, а жрец все медлил, теребя кожаную оплетку руля. Потом он поднял руку и зачем-то качнул пальцем пластиковый шарик, болтавшийся у ветрового стекла.
— Здесь все знают, что стфари — беженцы, — негромко и ровно проговорил вместо жреца беловолосый бог. — Беженцы из параллельного мира. Мы действительно бежали. От войны. Проигранной. Нами, — слова давались ему с трудом, и Менгра тревожно оглянулся, но Ансэндар, не поднимая глаз, продолжал: — В моем пантеоне не было бога войны — стфари слишком мало думали о войнах… Но мы и так неплохо справлялись. Какое-то время.
Жень слушал его, закусив губу. Даниль смотрел на руки Менгры, впившиеся в руль так, что казалось — колесо вот-вот погнется в могучей хватке. Жрец утопил в пол педаль газа, и машина отчаянно рванулась вперед; благо, под колесами был ровный асфальт, а загородное шоссе лежало прямым, как стрела.
— Даже после того, как пала Эмра, у стфари были силы сопротивляться. И нкераиз поняли, что победа будет стоить им армии, — синие глаза Ансэндара впервые сверкнули из-под белых ресниц. — У них был бог войны, Энгу, и он не в силах был им помочь, несмотря на множество человеческих жертв. Хотя я бы сказал — именно из-за них. Его… совершенно измучили.
— Это для них как наркотики, — негромко объяснил Ксе для Даниля. — Чем дальше, тем хуже.
Ансэндар сдержанно вздохнул и договорил:
— Его спутница, Ама-Энгуким, хозяйка дома героев, встретила его однажды не на ложе, а на алтаре.
— И что? — хрипло спросил Жень; голос его сорвался.
Ансэндар молчал.
Неотрывно глядя на дорогу чужого мира, сказал Менгра-Ргет — ровно и отрешенно, точно произнося молитву:
— Эстан раа-Стфари, предок. Лудра лу-Менгра, коневод. Андра лу-Менгра, охотник. Даннаради, ткачиха. Нэнтуради, добрая. Леннаради…
— Не надо! — резко сказал Ансэндар. — Хватит!
— Люди гибнут во имя богов. Боги гибнут ради людей. Мои сыновья пали рядом с Андрой. Я имею право. — Менгра пожал плечами.
«Мля, — думал Даниль. — Ой, мля…» Ладоням было больно от ногтей, во рту — горько от мерзкого пива. Все собственные проблемы казались мелкими и смешными. Ксе рядом с Сергиевским чувствовал то же самое. Маленький бог Жень сидел, зажмурившись, дышал через рот. «Зачем, ну зачем я здесь? — тоскливо спрашивал себя Даниль. — Ну на кой хрен мне обо всем этом знать, зачем мне об этом думать, почему я тут? Как оно все может меня касаться? Они мне никто. Наплевать мне на них. Мне нужна консультация Ксе по поводу аномалии, и все. Я диссертацию пишу. Не хочу я о стфарьих проблемах думать, ну их всех в пень…» Он беззвучно повторял это, снова и снова, но все никак не мог уговорить себя. «Ящеру бы точно наплевать было, он благотворительностью не занимается!», — отчаянно напомнил себе Даниль.
И вдруг отчетливо, ясно, почти с радостью понял, что не хочет быть — Ящером.
…Ворон каркнул: встала перед глазами карта аномалии, рана, вырубленная в плоти стихий неведомой волей, страшным, невообразимым оружием.
— Как вы попали сюда? — суховато спросил аспирант. — Был сильнейший, неестественный разрыв пространства. Это тоже сделал Энгу?
— Нет, — просто ответил Ансэндар. — Я.
Даниль так и подскочил, едва не разлив пиво: он был готов ко всему, но не к этому. Остальные, кажется, тоже. Менгра насмешливо хмыкнул под нос, улыбнувшись одной стороной рта. «Вау!..» — выдохнул Жень и закусил, сунув в рот, прядь собственных волос. «Уй-ё…» — едва слышно сказал Ксе. Все они вытаращились на беловолосого так, что тот почти испуганно замотал головой:
— Нет, вы неверно поняли. У меня нет… никаких особенных возможностей. Это была счастливая случайность, я сам не могу ее объяснить. Просто… вдруг это стало возможным. Я к тому времени уже… остался один, люди… им грозило полное истребление, все мы были в отчаянии, и вдруг… Это выглядело так, будто стихия Земли неожиданно стала тонкой. Не океан, а пленка воды, которую легко можно преодолеть. Мне ничего не пришлось решать. Выхода не было.
— Как это она стала тонкой… — пробормотал Даниль. — С чего?
Он думал вслух, но Ансэндар решил, что вопрос обращен к нему.
— Не знаю, — ответил он. — Если это важно — мне казалось, что ее рвут. Намеренно. Некая осмысленная сила. Но — не с моей стороны. Я сделал шаг вперед, и она исчезла.
«Рана, — подумал Даниль. — Рана мира… Но если — не с их стороны?..»
Здесь был тупик.
Мысль отказывалась идти дальше. Впрочем, — Сергиевский внутренне улыбнулся, — информация в любом случае бесценная, в МГИТТ ее примут с восторгом; Ворона посмотрит большущими глазами, ахнет и что-нибудь скажет, и Ларионов будет по-стариковски радоваться, какая дельная растет ему смена. Потешный дед, кажется, до сих пор не осознал, что бессмертен…
— Даниль, — поинтересовался Менгра, кривя рот. — Зачем тебе это знать?
Аспирант прикрыл глаза.
— Хорошо, — сказал он. — Баш на баш: теперь вы спрашиваете меня.
К вечеру машина свернула с шоссе на проселочную дорогу, и Даниль с полной мере осознал все ее, дороги, прелести, а также все достоинства старенькой «Нивы». Менгра-Ргет, на родине, по-видимому, привыкший ездить верхом, казалось, совершенно не замечал брыкливого характера своей железной лошадки, преспокойно гнал ее по ухабам и только насмешливо ухал, когда на кочках врезался макушкой в крышу. Жень посмеивался: экстремальный стиль вождения божонку определенно был по душе. Ксе только крякал, а Сергиевский страдал душой, телом и разумом — в особенности потому, что мог запросто избавить себя от пытки и сей же миг оказаться на месте. «Вот сейчас скажу, — обещал он себе. — Вот сейчас. Они же все равно знают, кто я. Менгра, останови, я сейчас одну штуку устрою…», — так он говорил и говорил мысленно, но все никак не решался произнести вслух. Он едва не застонал от облегчения, когда тихий шаман заерзал рядом на сиденье и спросил:
