В половине пятого в комнату с теннисным столом вошел Робби. По его лицу мы сразу догадались, что дело плохо. Мак предложил сделать еще одно переливание, но Робби только покачал головой и ответил, что это была бы напрасная трата времени.
– Он в сознании? – спросил Мак.
– Да, – ответил Робби. – Я привезу его, как только вы будете готовы начать.
Мы с Маком вернулись в аппаратную. Вторая фаза операции «Стикс» подразумевала перенесение сюда операционного стола. Требовалось поместить его между тремя «Харонами» и подсоединить аппарат подачи кислорода. Микрофоны были уже включены. Мы не раз отрабатывали все нужные действия ради тренировки, но сейчас побили собственный рекорд на целых две минуты.
– Отличный результат, – заметил Мак.
Я внезапно осознал, как долго он ждал этого мгновения: месяцы, а может быть, и годы. Мак нажал на кнопку, включив сигнал готовности, и меньше чем через четыре минуты Робби и Янус привезли каталку с Кеном. Они переложили больного на стол. Кена было не узнать. Его глаза, всегда такие лучистые, совсем запали и были почти неразличимы на осунувшемся, растерянном лице. Мак быстро подключил электроды: два к вискам, остальные – к груди и шее. Теперь Кен был соединен с «Хароном Третьим».
Мак склонился над юношей и сказал:
– Все будет хорошо. Мы привезли тебя сюда, чтобы провести кое-какие исследования. Расслабься, и все будет в порядке.
Кен поглядел на Мака и улыбнулся. Все понимали: мы видим его в сознании в последний раз. Это было прощание. Мак взглянул на меня, и я запустил «Харона Первого». Голос прозвучал ясно, совсем по-человечески:
– Говорит Харон… Говорит Харон…
Кен закрыл глаза. Он был уже под воздействием гипноза. Робби стоял рядом и держал его за руку – считал пульс. Я запустил программу, которая отличалась от всех остальных и проходила под меткой «Икс».
– Как ты себя чувствуешь, Кен?
Микрофон был придвинут к самым губам больного, но ответ прозвучал еле слышно:
– Сам знаешь как.
– Где ты находишься, Кен?
– В аппаратной. Робби выключил здесь отопление. Я знаю зачем. Чтобы заморозить меня, как мясо в морозильнике. Попросите Робби включить отопление. – Последовала долгая пауза, затем Кен продолжил: – Я стою у входа в туннель. Похоже на туннель. Или на телескоп, если смотришь с обратного конца. Все такие маленькие… Пусть Робби включит отопление.
Мак, стоявший рядом со мной у пульта, переключил рубильник, и программа перешла в немой режим. До определенного момента она работала без звука, а затем снова включился голос, чтобы еще раз пробиться к сознанию Кена.
– Кен, тебе пять лет. Скажи, как ты себя чувствуешь?
Ответа долго не было. Наконец он прозвучал – и мне стало страшно, хотя, по идее, я давно был к этому готов.
– Мне плохо, – жалобным детским голосом прошептал Кен. – Я не хочу играть.
Мак нажал на кнопку, и дверь в конце комнаты отворилась. Янус втолкнул внутрь свою дочь и тут же закрыл за ней дверь. Мак сразу же взял ее под контроль с помощью сигнала вызова, и она не успела увидеть Кена на столе. Ники села и закрыла глаза.
– Ники, скажи Кену, что ты здесь.
Девочка схватилась за ручки кресла.
– Кен болеет, – сказала она. – Он плачет. Он не хочет играть.
Но безжалостный голос «Харона» настаивал:
– Ники, пусть Кен что-нибудь скажет.
– Он не хочет со мной говорить, – ответила девочка. – Он хочет помолиться.
Почти неслышный голос Кена прошел через микрофон и достиг репродуктора. Кен бормотал что-то почти неразличимое:
Добрый Боже, Господи,
Ты к ребенку снизойди,
В простоте благослови
И к престолу призови.
После этого последовало продолжительное молчание. Ни Кен, ни Ники ничего не говорили. Я не снимал рук с пульта управления, готовый запустить программу, как только Мак подаст сигнал. Ники принялась постукивать ногой по полу. Вдруг она сказала:
– Я не пойду за Кеном в туннель. Там темно.
Робби, следивший за состоянием больного, поднял голову.
– Кен впал в кому, – объявил он.
Мак кивнул, и я снова запустил «Харона Первого».
– Ники, иди за Кеном, – произнес механический голос.
Девочка не хотела подчиняться и почти плача пожаловалась:
– Там совсем темно.
Ники сгорбилась в кресле и заерзала, дергая руками и ногами, словно куда-то ползла.
– Не хочу туда, – говорила она. – Там далеко идти, и Кен не будет меня ждать.
Она задрожала всем телом. Я посмотрел на Мака. Тот, в свою очередь, вопросительно взглянул на Робби.
– Он уже не выйдет из этого состояния, – сказал Робби. – Оно может продлиться много часов.
Мак приказал запустить кислородный аппарат, и Робби приложил к лицу Кена дыхательную маску. Мак перешел к «Харону Третьему» и включил монитор. Он поправил несколько настроек и кивнул мне:
– Дальше я сам.
Девочка плакала, но «Харон Первый» отдавал команду за командой, не давая ей передышки.
– Ники, оставайся с Кеном, – приказал механический голос. – Рассказывай нам, что ты видишь.
Я верил Маку и надеялся, что он отдает себе отчет в своих действиях. Но вдруг девочка тоже впадет в кому? Сможет ли он вернуть ее обратно? Сгорбившаяся в кресле Ники была тиха и неподвижна, как Кен, словно из нее тоже почти ушла жизнь. Робби велел мне закутать ее в одеяло и пощупать пульс. Пульс был слабый, но ровный. Больше часа ничего не происходило. Мы следили за вспыхивающими на экране беспорядочными сигналами: электроды передавали слабеющие мозговые импульсы Кена. Девочка молчала.
Прошло много, очень много времени, и вдруг Ники задвигалась – странными, круговыми движениями. Она скрестила руки на груди, поджала колени. Голова ее низко склонилась вперед, и я даже подумал, что она произносит какую-то детскую молитву, как Кен. Но потом меня осенило: Ники воспроизвела позу зародыша в утробе. Лицо ее изменилось, с него как будто стерли привычные черты. Девочка вся как-то сморщилась, постарела.
– Он уходит, – сказал Робби.
Мак жестом подозвал меня и велел взять на себя управление. Робби склонился над Кеном, по-прежнему считая пульс. Сигналы на экране слабели и прерывались. Внезапно кривая резко дернулась вверх, и Робби сказал:
– Все. Он умер.
Теперь сигнал равномерно поднимался и опускался. Мак отключил электроды и снова взглянул на экран. Ритм не прерывался, кривая вздымалась и опускалась, словно отражая биение сердца, пульсацию крови.
– Получилось! – выдохнул Мак. – О господи… Получилось!..
Мы, все трое, неотрывно следили за сигналом, который пульсировал на экране без единого сбоя ритма. Казалось, он заключает в себе, в постоянстве своего движения, самую суть жизни.
Не знаю, как долго мы простояли перед экраном – может, минуты, а может, и часы. Наконец Робби спросил:
– А что девочка?
Мы совсем забыли про Ники – как забыли и про неподвижное тело, которое еще недавно было Кеном. Девочка по-прежнему сидела в странной скорченной позе, голова ее почти касалась коленей. Я подошел к «Харону Первому», чтобы включить голос, но Мак остановил меня жестом:
– Прежде чем ее будить, послушаем, что она скажет.
Он запустил совсем слабый сигнал вызова, чтобы она не пришла в сознание от испуга. И следом я повторил последнюю голосовую команду:
– Ники, оставайся с Кеном. Рассказывай нам, что ты видишь.
Сперва никакой реакции не последовало. Затем Ники стала распрямляться, неуклюже и неуверенно. Руки ее безвольно упали вдоль тела. Она начала раскачиваться вперед-назад, словно вторя движению луча на экране. Затем заговорила – голос был странно высокий, пронзительный:
– Он хочет, чтобы вы его отпустили. Вот чего он хочет. Пустите… Пустите… Пустите…
Продолжая раскачиваться, она тяжело задышала. Потом вскинула руки и стала молотить воздух кулаками:
– Пустите… Пустите… Пустите…
– Мак, нужно ее разбудить, – встревоженно сказал Робби.
Ритм сигнала на экране ускорился. Девочка задыхалась. Не дожидаясь сигнала от Мака, я включил голос:
– Говорит Харон… Говорит Харон… Ники, проснись!
Девочка вздрогнула, и кровь отхлынула у нее от лица. Дыхание нормализовалось. Она открыла глаза.
Безразлично поглядев на нас, Ники принялась ковырять в носу.
– Хочу в туалет, – угрюмо объявила она.
Робби вывел ее из комнаты. Сигнал на экране, который в момент припадка Ники значительно ускорился, теперь поднимался и опускался спокойно и равномерно.
– Почему менялась скорость? – спросил я.
– Если бы ты не ударился в панику и не разбудил ее, то мы, вероятно, узнали бы почему! – ответил Мак.
Он говорил грубо и вообще был непохож на себя.
– Но послушай, Мак, – возразил я, – ты же видел: ребенок задыхался.
– Нет, – ответил он, – я так не думаю.
Он посмотрел мне прямо в глаза:
– Эти движения имитировали мучительный момент рождения, – сказал Мак. – А то, что ты принял за недостаток воздуха, было попыткой младенца, инстинктивно борющегося за жизнь, сделать первый вдох. Кен, впав в кому, вернулся назад, к этому начальному моменту, и Ники была с ним!
