— Успеем? — спросил Ким.
— Поборемся, — ответил летчик уклончиво.
Новые и новые горки с черными прудами выходили из-за крутого и близкого горизонта. Вот уже Солнце уселось на скалы.
— Не доберемся!
— Хоть бы прямая видимость была, — вздохнул летчик. — Километров за тридцать нас по радио услышат.
— Вычтем тридцать километров, — подумал Ким. — Все равно еще сто с лишком.
Черноты становилось все больше, тьма теснила свет. Летчик петлял, выбирая дорогу. Но вот поперек пути легла черная река: продолговатая низина была уже залита тенью. Пришлось пересекать тьму вброд.
— Под ноги свети, — посоветовал летчик. — Здесь трещины бывают бездонные. На мой след старайся ступать. Смелее! В темпе!
Он вошел в тень по пояс, словно в черную воду.
Тьма перерезала его пополам. На свету плыл только корпус, мерно взмахивая руками.
— На мой след! На пятки свети!
Ким включил лобный фонарик — голубоватый луч растворил черноту, показалась нога, отталкивающаяся от каменной плиты. Ким прицелился и прыгнул туда же.
Раз, и-и-и! Раз, и-и-и! И вот они уже на валу, на широкой светлой дороге. Ким даже засмеялся. Приятно быть победителем ночи.
Однако кратковременной была победа. За горизонтом оказалась еще одна лощина, вся залитая тенью, обходить, ее пришлось латинским «S» — далеко вправо, потом далеко влево… И опять войти в тень, и опять на свет, и опять в тень по горло, даже с головой.
Свет сдавал позиции одну за другой; только пригорки еще сияли, как фонари. Солнце скрылось за горизонт, лишь краешек его выпрыгивал время от времени, да жемчужная корона чуть-чуть подсвечивала мглу. Сто километров оставалось еще до зоны радио-слышимости.
— Не повезло! На той стороне хоть Земля нам светила бы, — вздохнул летчик.
И тут произошла беда.
Произошла потому, что Ким не подумал, а не подумал он потому, что устал, а когда человек устал, ему трудно делать два дела сразу: бежать и думать, хочется не рассуждая идти самым коротким путем — по прямой.
Ким срезал угол. Взял не след в след за летчиком, а чуть левее. Прыгнул раз удачно, прыгнул другой, поднатужился, чтобы в два прыжка выбраться на светлое… и, охнув от боли, присел.
Нога попала в узкую расселину, вывернулась. Ким плюхнулся в черное. Сел, подергал ногу, вскрикнул от боли. Посветил фонариком. Носок левой ноги смотрел не прямо, как полагается, а вбок, упирался в щиколотку правой нога.
— Кажется, я ногу сломал, — сказал Ким виновато.
Летчик осторожно спустился в тьму, вынес Кима на руках.
— Вы ошиблись, доктор. Не перелом, а вывих.
— А вы сумеете вправить? Не бойтесь, я вытерплю. Сильнее дергайте! Ой! Сильнее! Еще!
Ступня, оттянувшись, встала на место, носок смотрел теперь вперед, как полагается.
— Сейчас я поднимусь! Секундочку! Дайте мне руку, пожалуйста! — Ким был очень смущен своей неловкостью. Оплошал, из-за него задержка вышла.
— Ну нет, парень, с вывихнутой ногой не побежишь.
И правда, ступать было больно. Еще можно было шагать, потихоньку ставя подошву, но о прыжках не могло быть и речи.
Летчик поглядел на Кима, на небо, на золотую корочку Солнца и вдруг резким движением взвалил спутника на спину.
— Отпустите меня. Без меня бегите! Вы успеете еще! Да куда же вы повернули?
— Куда? Направо, к пещерам. Там будем ночевать…
До пещер было полкилометра. Добравшись туда, летчик положил Кима на грунт, сказал отдуваясь, даже с некоторым удовольствием:
— Теперь спешить некуда. Ждать будем.
— До утра? — не удержался Ким. — Четырнадцать суток?
— Ну, что ты, парень? Это Луна, а не какой-нибудь Титан. Здесь народу полно и служба безопасности образцовая. Как только на руднике зайдет Солнце, сейчас же нас хватятся, пошлют запросы в Циолков, Мечту, Селеноград. Нас нет нигде, — значит, направят на Гримальди спасателей с «ищейками» и «совами». Мы сами им помогли: наделали цепочку следов километров на шестьдесят. Дня два придется нам посидеть, не скрываю. Но ты человек взрослый, должен терпеливо отнестись к неудобствам.
Бодряческий тон летчика не обманул Кима.
— Вы же сами говорили, что ночные поиски — вещь нелегкая. Что нас, возможно, не найдут до утра.
Летчик рассмеялся ненатуральным смехом:
— Если человеку хочется, он найдет доводы в оправдание. Каюсь: я непоседлив. Ждать для меня — нож острый. Всегда в голове тысячи доводов за движение. Ну вот и пробежались, цепочку следов проложили. А теперь спать будем. Ты не бойся, со мной не пропадешь.
Чтобы Шорин на Луне погиб? Смеху на весь космос!
Да я еще функцию не выполнил.
Времени было достаточно, чтобы поразмыслить над каждым словом. Ким спросил:
— Что это за функция, вы второй раз о ней говорите? Поверье такое на Луне, что ли?
— При чем тут поверье? Поверье-это мистика, а я говорю об ответственности. Человек не гибнет, если знает, что он обязан жить.
Кадры из памяти Кима.
Тьма. Густая, плотная, смоляная. Фонарики погашены: экономится энергия. Глаза широко раскрыты, ноги вытянуты, живот втянут.
В животе сосущая пустота. Хочется есть, но нечего. И потому нельзя прислушиваться к голосу желудка, надо отключить внимание, впитывать человеческий голос, низкий, простуженный. Голос говорит: «„Товарищ“ — самое благородное из слов…»
— «Товарищ» — самое благородное из слов, придуманных человеком — так начал летчик свой рассказ. — Любовь? Нет. Любовь где-то около наслаждения, а в наслаждении слишком много эгоизма. Спор двоих о том, кому командовать, кому уступать, — вот что такое любовь. Товарищ-это выше. Да ты посмотри историю человечества: вся она отчет о росте товарищества. Сначала первобытный род — расширенная семья, потом товарищество родов — племя, племена объединяются в народности, а те в нации, потом преодолевается классовая рознь, появляется народ товарищей — в Советской России, затем товарищество дружных народов планеты Земля. Что впереди — скажи сам. Конечно, космическое товарищество — союз дружественных цивилизаций. Стоящая цель, как по-твоему?
— Но ведь это фантастика, — сказал Ким. — Сколько веков искали и не нашли разума в космосе.
— Пока не нашли. Искали без должной твердости, — поправил Шорин. — Слушай, я тебе расскажу про поиски. По сведениям библиотекарей, в возрасте около десяти лет читатель вступает в полосу приключенческого запоя. В эту пору из родительских архивов извлекаются старые бумажные книги о кровожадных индейцах с перьями на макушке, — о мрачных шпионах в синих очках и о звездолетчиках в серебристо-стеклянной броне, под чужим солнцем пожимающих нечеловеческие руки мохнатые, чешуйчатые, кожистые, с пальцами, щупальцами и присосками. Книги эти с упоением читаются в десять лет и с усмешкой — после шестнадцати. Между десятью и шестнадцатью читатель постепенно проникается чувством времени, начинает осознавать, что на дворе третий век всемирной дружбы, индейцы с томагавками остались в далеком прошлом и шпионы исчезли вместе с последними войнами, узнает, что в термоядерное время люди легко летают на любую планету, но чужие солнца остаются недоступными, и нет возможности посетить планеты, где проживают эти самые чешуйчатые, мохнатые, фиолетовые в полосочку. Читатель узнает все это, примиряется, находит другое дело на Земле, не менее увлекательное, чем ловля шпионов или поиски звездных жителей.
