- А я говорил, что люблю тебя? - спросил он. - Я полюбил тебя с той самой минуты, как впервые увидел: ты шла по той ужасной дороге, вдоль кентского побережья, а за тобой - миссис Холланд. Ты помнишь палатку, в которой ты пряталась?
- Я помню все. О, Фред, как долго...
Он опять поцеловал ее, на этот раз очень нежно, и загасил свечу.
- Какие мы счастливые, - сказал он.
- Мы это заслужили, - прошептала она, лежа в его тесных объятиях.
Карета мистера Уиндлсхэма остановилась у дома 47 на Гайд-парк Гейт и, когда он вышел, свернула к конюшне позади особняка.
Он отдал слуге пальто и шляпу; минуту спустя его провели в просторный кабинет.
- Ну? - сказал Аксель Беллман, сидевший за письменным столом.
- Он там. В кухне на столе лежали карты. Конечно, они могли просто играть, но карты лежали так, словно кто-то показывал фокусы. Как только я вошел, она убрала их. А когда я закинул словечко о Шотландии, молодой человек непроизвольно бросил взгляд на лестницу.
- Все остальное готово?
- Все готово, мистер Беллман.
Тяжелое лицо финансиста чуть заметно изменилось, на нем появилось некое подобие улыбки.
- Очень хорошо, Уиндлсхэм. Хотите выпить со мной стаканчик бренди?
- Вы очень добры, мистер Беллман.
Беллман разлил бренди, оба взяли стаканы, и Уиндлсхэм сел, аккуратно расправив фалды фрака.
- Ну как, они попались на твое предложение? - спросил Беллман.
- О, нет. Ни на секунду. Но это заняло их внимание на то время, которое было необходимо. - Он пригубил бренди. - Знаете, мистер Беллман, - продолжал он, - эти двое действительно произвели на меня большое впечатление. Очень жаль, что нельзя строить планы вместе с ними.
- Слишком поздно, Уиндлсхэм, - сказал Аксель Беллман, садясь все с той же улыбкой. - Слишком, слишком поздно.
Глава двадцатая
Бессонница
Джим не мог уснуть.
Макиннон тихонько посапывал на раскладной кровати у двери; этот звук приводил Джима в ярость, так и хотелось запустить башмаком. До чего же самодовольный тип! Ну да, он действительно внес свою толику в сражение, но с какой стати храпеть про это! Джим лежал без сна и проклинал все на свете.
Конечно, тут дело было отчасти в леди Мэри. Этот поцелуй... И знать, что такой миг, необыкновенный и неожиданный, никогда больше не повторится! Любовь к ней терзала его. Как могла она выйти замуж за... О, только не думать об этом; все безнадежно.
Раненая щека тоже не давала покоя. Что уж там делал доктор, он не мог себе представить, но рана жгла огнем, пульсировала и болела так, что впору было орать. Только мысль об ударе, которым он уложил Харриса, приносила некоторое облегчение.
Но было и еще кое-что. Что-то было не так. Весь вечер он ломал над этим голову и, наконец, сообразил, откуда это снедавшее его беспокойство. Маляры. И дело не в том, что они были ему незнакомы, - нет, просто они выглядели как-то не так, не похожи были на маляров. У них было все, что положено для работы, и одеты они были как надо, но почему-то казалось, что они только перетаскивают свои причиндалы с места на место и просто дожидаются, когда он уйдет.
Нет, что-то было не так.
Черт возьми, тут какая-то несуразица! Кто собирался платить им? Кто просил их наводить чистоту? Какое такое благодарное правительство явится сюда и заставит их принять деньги за сверхурочные труды? Все эти подлецы, гниды, подонки - Беллман, Уитхем, Макиннон, вся эта их компания, будь они прокляты...
О сне не могло быть и речи. Нервы были напряжены до предела, как если бы он узнал, что в комнате бомба с уже тлеющим бикфордовым шнуром, но никак не мог найти ее. Все его чувства сверхъестественно обострились: посапывание Макиннона терзало нервы словно рашпилем, постельное белье казалось раскаленным, ресницы лежали на щеках тяжелым грузом... Невыносимо. Нет, теперь уж ему не заснуть.
Джим перебросил ноги с кровати на пол, нащупал шлепанцы. Сейчас он спустится вниз, на кухню, займется пьесой, выпьет чашку чая. Макиннон повернулся во сне, когда Джим перешагнул через его кровать, бормоча in sotto voce* [Вполголоса (итал.).], что он думает о нем, о всяких фиглярах и о шотландцах вообще. Джим снял с крючка на двери халат и вышел на лестничную площадку.
Он тихо закрыл за собой дверь и - потянул носом воздух.
Да, что-то было не так. Он бросился к окну, что бы выглянуть во двор, и рывком раздвинул шторы.
Двор пылал.
Не веря собственным глазам, он стоял как пригвожденный и протирал глаза. Новой студии больше не существовало - на ее месте выросла стена огня, взвиваясь вверх с негромким гулом. И все, что было во дворе - доски, тележки, носилки, ящики, - тоже было в огне. С ужасом глядя вниз, он увидел, как упала задняя дверь и из дома вырвались языки пламени. В три прыжка он оказался у двери Фредерика и распахнул ее с криком: "Пожар! Пожар!"
Комната была пуста. Подбежав к узкой лесенке на верхний этаж, он крикнул:
- Пожар! Проснитесь! Пожар!
И ринулся вниз, на второй этаж, где были комнаты Вебстера и Салли.
Фредерик услышал первый же его крик и тотчас сел. Салли, лежавшая рядом с ним на узкой кровати, проснулась.
- Что случилось? - спросила она.
- Джим... - сказал он, мгновенно надев рубашку и брюки. - Похоже, пожар... Вставай, любимая. Быстро.
Он открыл дверь как раз в ту минуту, когда Джим скатился с лестницы чуть не кубарем, удивленно моргнул при виде Фредерика, выходившего из комнаты Салли, но, не задержавшись ни на секунду, бросился к двери Вебстера.
- Беда! - крикнул он, колотя в дверь Вебстера. - Мистер Вебстер, пожар! Вставайте, скорей! Новое здание сгорело, кухня внизу, думаю, тоже...
- Ну, вот что, - сказал Фредерик. - Беги наверх, заставь Элли и кухарку спуститься сюда, да поскорее... о, и мисс Мередит тоже. А Макиннон проснулся? Веди их всех сюда, на площадку.
На кухню вела только одна лестница. Фредерик глянул вниз, потом повернулся к Салли. Она стояла на пороге, со спутанными волосами, сонная, прекрасная... Он схватил ее и крепко прижал к себе, и она доверчиво прильнула к нему. Они поцеловались, еще более страстно, чем прежде, но это длилось, быть может, секунду-другую.
- Неси все свои простыни в другую комнату, - сказал он. - Я сбегаю вниз, на кухню, посмотрю, можно ли выбраться через магазин.
Но, спустившись на первый этаж и в темноте отыскав дверь, он сразу понял, что это невозможно. Из кухни слышался яростный рев огня, и жар обжигал даже через дверь. Он все же открыл ее, только затем, чтобы убедиться: сюда путь закрыт, - и тотчас понял, что делать этого было нельзя, ибо пламя накинулось на него, словно тигр, отшвырнуло и мгновенно охватило со всех сторон. Он поскользнулся и упал, слепо покатился от открытой двери; что-то тяжело рухнуло ему на шею и разбилось. Все же он ощупью нашел дверь, цепляясь за нее, встал на ноги, неверными шагами вернулся внутрь и захлопнул за собой дверь. Он был сильно обожжен. Рубашки не было, он сорвал тлевшие рукава и стал сбивать ими огонь с загоревшихся волос; наконец вскарабкался на лестничную площадку.
