Уважительно глядя на его приготовления, сосед-турбореалист на время перестал жевать.
«Надеюсь, хотя бы клопы не относятся к классу паукообразных, – подумал Толик. – Иначе коньяк давно бы уже был запрещен щукинской конвенцией». И быстро, не давая себе шанса передумать, выпил приготовленную смесь.
Начал мастерски, тремя затяжными глотками, и допил бы с честью, если бы не попавшаяся под конец лимонная косточка. Толик поперхнулся, брызнул остатками коньяка себе на колено и буркнул «Спасибо» в ответ на панибратское похлопывание по спине П…шкина. Однако успех был смазан, и Анатолий, как и положено поручику, решил повторить попытку.
На этот раз он наполнил фужер на три четверти, пренебрег лимоном и заменил соль красным перцем. Нюхать не стал: организм мог и не поддержать выбранный темп пития. П…шкин тоже плеснул себе водки из плоской бутылки и покрутил рюмку в пальцах, раздумывая, не предложить ли чокнуться. Наконец решился: – Меня Женя зовут. – Толик, – кивнул Галушкин.
Рюмка-недомерок подплыла к фужеру как самолет-дозаправщик к авиалайнеру. Они негромко чиркнулись бортами.
– Твое здоровье, – с некоторым опасением предложил Женя.
– Мое, – согласился Толик и, запрокинув голову, влил в себя двести грамм благородного напитка.
Перехваченное горло, содрогнувшись пару раз для порядка, успокоилось, затем восстановилось дыхание, и в следующее мгновение Анатолий взглянул на мир широко раскрытыми, немного слезящимися глазами. Он увидел по-собачьи добрые глаза Евгения и неестественно резко проступившую морщину на его лбу, от беспокойства ставшую похожей уже не на упавший на спину знак интеграла, а на скрипичный ключ.
– Нормально? – спросил П…шкин.
– Вполне, – подтвердил тронутый такой заботой Толик.
– Смотри, если станет слишком нормально, попробуй дотянуть хотя бы до подоконника. – турбореалист по-хозяйски наполнил Толикову тарелку разнообразной снедью и сунул ему под нос. – На! Закусывай.
Видно, есть что-то в моей внешности, пробуждающее отцовские чувства в первом встречном, подумал Анатолий. Он стал вяло шевелить челюстями, попутно пытаясь освоить новые, только что открытые в себе способности. Оказывается, одного пристального взгляда на любого человека ему теперь было достаточно, чтобы тот, в свою очередь, посмотрел на Толика и улыбнулся ему, подбадривая, а то и подмигнул. Кукушкина, например, не только подмигнула, но и послала воздушный поцелуй. Толик сделал вид, что поймал его в воздухе и вслед за фаршированной маслинкой бросил в рот.
«Тихо, мальчик», – прочел он по ее губам. Или, возможно, «Киса-мальчик!» Да, последнее более вероятно.
– Ты жуй, жуй, шевели мандибулами, – настаивал П…шкин, вызывая в душе Анатолия чувство пьяной благодарности. Желая в свою очередь сделать Евгению приятное, Толик спросил:
– А-а ты… сколько книжек написал? Я имею в виду не про пауков, а вообще.
– Пять.
– А-а издал?
– Три.
– А-а чего так?
– В издательстве тормозят, – пожал плечами П…шкин.
– А-а про что?
– Хочешь почитать?
Анатолию пришлось сказать, что да. Хотя, честно говоря, хотелось ему не особенно. Видимо, не зря одноклассники дразнили его чукчей, который, как известно, не читатель.
– А-а почему тебя зовут турбореалистом?
– Кто зовет? – удивился Женя.
Толик попытался вспомнить, от кого конкретно он слышал эту характеристику. Никого не вспомнил, поэтому уверенно ответил:
– Да все!
– Все? – П…шкин растерянным взглядом обвел участников застолья, потом сообразил: – А! Это ты, должно быть, не расслышал. Я ТРУБОреалист. Причем с детства. С тех пор, как мы с пацанами в хоккей в трубе играли.
– В трубе?
– А где еще? – Евгений подался вперед, коснувшись колена Анатолия в жесте: «сам посуди».
«И этот туда же, – напрягся Толик. – Мало мне было Звездобола с его…», но Женя тут же убрал руку.
– Дворик-то крошечный, – сказал он. – Весь автомобилистами загажен. Одни качели покосившиеся торчат посреди бетонного пятачка. Хорошо, магистраль рядом проходит, а под ней – труба. Там летом ручеек течет, а зимой замерзает. Я один раз, когда свой конец трубы защищал, так башкой о чугунную стенку стукнулся – звезды увидел крупные и красные, как на форме у армейцев. А на следующее утро написал свой первый рассказ.
– Судьба трубача?
– Типа того. Я и теперь, веришь, иногда, когда творческий процесс пробуксовывает, прикладываюсь башкой к гармошке парового отопления.
Толик по-новому посмотрел на Евгения, особенно на его лоб с выступающей складкой, похожей на нарост.
Подумал: «А ведь он вовсе не такой уж пустой и никчемный человечишка, каким кажется с первого взгляда» и спросил:
– И что, помогает?
– Иногда, – пожав плечами, повторил П…шкин. Одновременно с десертом дали музыку. Ритм был волнующий, и Анатолий в числе многих с надеждой посмотрел на Кукушкину. Полезет на стол, как в тот раз? Пресытившись хлебом и не им единым, народ возжелал зрелищ. Пара пиарщиков… Толик с удовольствием повторил выражение про себя. Пара пиарщиков деловито подобралась и пригласила пару щукинских секретарш. И хотя музыка играла бодрая, затанцевали медляк.
Толик поджал губы. Вечно эти пиарщики воруют чужие идеи.
Он с тоской поглядел на низкорослого специалиста по «публичным связям», бережно обнимающего Златовласку, затем перевел взгляд на принесенное угощение. Есть Анатолий уже не мог. Пить… а это не исключено.
– А-а есть у вас… – интимно проворковал он в ухо откликнувшегося на мановение пальца официанта.
Уже через минуту на его левой ладони покоился «николашка», иначе говоря, закусь императора: кружок лимона, одна половинка которого посыпана солью, а другая – молотыми кофейными зернами. В правой руке Толика чуть подрагивал фужер с остатками коньяка.
– Не пойдет, – прищурившись, определил П…шкин. И ошибся. По крайней мере, на время.
Коньяк пошел, даже лучше, чем в прошлый раз. Ни капли мимо рта. Правда, подумал Толик, скажи сейчас кто, будто коньяк нужно смаковать, безжалостно плюну в рожу. Коричневой вязкой слюной.
Он поздно заметил, как оборвалась песня. Поднялся, опираясь рукой о спинку кресла, – и с облегчением скатился назад на сиденье, обнаружив, что Златовласку уже успели перепригласить. И кто – Валерка! Он же Звездобол, чьи неуемные конечности, казалось, созданы специально, чтобы колбаситься в одиночку в рваном дерганом ритме, но уж никак не для парных медленных танцев.
– Ну и пож-жалуйста! – Лимонно-кофейная пыль обиженно скрипнула на зубах.
Сидеть было приятней, чем стоять. Когда стоишь, становится слишком заметно, как кружится голова. А когда сидишь, создается иллюзия, что, напротив, это окружающая комната вращается вокруг тебя – медленно, в такт нехитрой песенке о том, как утомительны в России вечера.
