Вместо этого он остро пожалел, что не умеет танцевать. Не перетаптываться на месте, медленно оборачиваясь по часовой стрелке, как два слона на цирковой арене, а по-настоящему танцевать. Как на конкурсах, которые иногда показывают по телевизору. Разнообразия ради он попытался завернуть партнершу против часовой стрелки, за что немедленно был наказан резко усилившимся головокружением, к которому теперь добавился низкий монотонный гул в висках.
Угадав его состояние, Златовласка отступила на шаг.
– С меня, пожалуй, тоже на сегодня хватит танцев, – объявила она. – Хочешь выпить?
– Нет, – сказал Толик и потряс головой. – То есть хочу, конечно, но… – Он красноречиво приложил ладонь к груди, глядя в сторону, и снова громко сглотнул.
– Понятно. Тогда закусить? Кстати, ты уже пробовал… – Лена назвала что-то, но он не расслышал. Тогда она просто указала рукой.
Посреди стола на гигантском блюде, напоминающем тарелку спутникового ТВ с парой сотен каналов, возвышалось нечто такое, что, без сомнения, украсило бы любое купеческое застолье, а то и княжеский пир. Те из гостей, кто не спешил насыщаться горячим, определенно не прогадали. Теперь они нетерпеливо толклись вокруг блюда с пустыми тарелками наперевес, оттирая друг друга плечами и беспокоясь, что кому-то может не хватить. Хотя одного взгляда на высящееся над столом гастрономическое чудо было достаточно, чтобы понять: хватит всем.
Кажется, это был торт циклопической конструкции, первоначально изображающего что-то вроде Колизея, но под наплывом алчущих варваров быстро превратившийся в его развалины. Обрушились мощные белые колонны, образовались провалы в глазуревых галереях, пошел трещинами массивный фундамент. И все эти остатки былого величия оказались обильно припорошены чем-то рассыпчато-серым, каким-то зернами покрупнее маковых семян, но помельче черной икры.
– Сладкое… – с сомнением прокричал Толик в ухо с серебряным сердечком на мочке.
– Хочешь, я тебя покормлю? – Лена взяла чистую ложку и отделила ею фрагмент поверженной колонны.
Толик не почувствовал вкуса. Скорее, дело было в ложке. То ли она оказалась слишком большой, то ли слишком глубоко проникла в старательно разинутый рот, но…
«О, нет! – подумал Толик, сквозь слезы глядя на Златовласку. Потом снова: – Черт, нет! Только не сейчас! Боже! – завыл он мысленно вслед за неутомимым певцом. – Боже, как жестоко на-ас развела судьба…»
Он метнулся на свою сторону стола с твердым намерением вышибить клин клином, отразился в округленных глазах П…шкина, не без труда отыскал свою рюмку, в которой по счастью что-то еще плескалось, и опрокинул внутрь себя.
Кислота, устремившаяся вниз по горлу, привела к повторному спазму. «Морс! – ужаснулся он. – Морс! Клюквенный!» А доброхот П…шкин только усугубил состояние Толика, встряхнув его за плечо и энергично замахав рукой куда-то в направлении подоконника.
Анатолий дотянул до раскрытого окна, как раненый в бензобак истребитель дотягивает до запасного аэродрома. Вдохнул что было мочи широко распахнутым ртом, вобрал легкими пьянящие запахи весны, достигшей своего экватора, последней толикой уплывающего сознания оценил чарующую красоту опустившейся ночи, услышал шелест только народившейся листвы, глянул на желтый, немигающий глаз луны, на крупные звезды и еще более крупные и яркие фонари вдоль дороги, образующие собственный, прямой и вытянутый, млечный путь.
И, перегнувшись через подоконник, испортил пейзаж под окном.
– Это не может быть перелом, – сказал Тошка, закончив осторожно, легкими касаниями, ощупывать распухшую ногу сквозь штанину и сапог.
Заявление прозвучало убедительно, только непонятно, кого он больше убеждал, ее или себя. Он даже улыбнулся, наверное, хотел подбодрить, но с лица читалось знакомое: «Опять эти женские штучки!» Воспоминание об этой улыбке преследовало Алю еще несколько дней.
– Если бы это был перелом, – спокойно, глядя в глаза, продолжил Тошка, – ты бы сейчас валялась без сознания или кричала как… я не знаю как. Вероятнее всего, у тебя обычный вывих. Я знаю, это очень неприятно, но не смертельно, поверь.
У Али было на этот счет свое мнение, все-таки это ненормально, когда нога на глазах распухает раза в три и не болит, а разрывается на части от боли. Неприятно?
Нет-нет, скорее, ей все-таки было смертельно. И она тоже недоумевала, почему не вопит, как резаная, и не падает в обморок. Но свое мнение, как и положено (дуре, безмозглой дуре!) хорошей жене, она оставила при себе.
– Смотри, что мы сейчас сделаем, – доверительно сообщил ей муж.
Але понравилось это «мы». Лично она для облегчения собственной участи в данной ситуации могла сделать единственную вещь: сдохнуть.
– Вот это, – он протянул ей сложенный втрое кусок толстого троса, – ты зажмешь в зубах. Потом я дерну. На какое-то время тебе станет еще больнее, зато все косточки встанут на свое место и уже через пару дней ты не будешь хромать при ходьбе.
Тошка снова улыбнулся, и Аля выдавила из себя ответную улыбку и постаралась, чтобы на побелевших губах не выступил скепсис. Хотя, положа руку на сердце, сомневалась в том, что может стать еще больнее, и в том, что хромота так скоро пройдет. И даже в том, что она вообще когда-нибудь встанет на ноги.
– Открой рот. Пошире. Вот так. – он вставил между ее зубами безвкусный трос, подмигнул. – Это чтобы ты не сильно ругалась.
«Надеюсь, оно чистое?» – подумала Аля, закусывая импровизированные удила. Чуть позже у нее появились проблемы посущественнее.
– Я досчитаю до трех, – положив одну руку ей на колено, другую заведя под лодыжку и снизу вверх глядя прямо в глаза, соврал Тошка. – Раз… Два…
И резко дернул.
И в то же мгновение узнал, КАК умеет кричать его жена.
Зубы вонзились в трос, разрывая прочные волокна, и тут же разомкнулись, выпуская наружу утробный нечеловеческий вой. Слезы выстрелили из глаз двумя пологими дугами, словно из бутафорских клоунских брызгалок. О состоянии ноги Аля ничего не могла сказать. Первые пару минут она вообще была уверена, что ноги у нее больше нет. Она как сквозь сон чувствовала прикосновения чего-то промокающего к своим ресницам и щекам, слышала успокаивающий, не блещущий разнообразием лепет: «Ну чего ты, Алька, чего ты? Все кончилось. Слышишь? Все уже хорошо. Смотри, нога уже совеем прямая. Все прошло», но долго не решалась опустить взгляд. Наконец решилась и завопила бы еще раз, от ужаса, если бы предыдущим воплем начисто не сорвала голос.
Да, нога стала гораздо прямее, с этим не поспоришь. Но ведь и толще – Боженька, ты видишь это? – ЕЩЕ ТОЛЩЕ!
