Первый час прошел без происшествий. Мы все трое были в «кубике», я следил за приборами управления. Мы отошли на несколько километров от «Зигфрида», травя страховочный трос, и замерли, как всегда, точно в центре бесконечности. Чен был скорее благоговейно тих, чем обособлен. Я верил, что он способен воспринять это, столь огромное, чудо — и он действительно вел себя так, словно всегда знал, что вселенная такая большая. И все же он молчал, и молчал долго.
Так же как и мы с Линдой, кстати сказать. Даже на таком расстоянии Сатурн был невероятно красивым. Слова не властны это описать. Эта планета, без сомнения, должна быть самым чертовски привлекательным местом для туристов в Солнечной системе. За всю свою жизнь я никогда не видел ничего, что производило бы столь глубокое впечатление.
Но мы уже наслаждались этим в последние дни — все люди на корабле не отходили от видеоэкранов. Мы пришли в себя, и Линда высказала Чену какие-то последние соображения по поводу нашего способа танцевать, надела шлем и вышла через шлюз, чтобы показать ему сольное выступление. По предварительной договоренности мы все должны были молчать в это время, и Билл тоже поддерживал радиомолчание на нашем канале. Чен минут пятнадцать с большим восхищением наблюдал танец Линды. Потом он вздохнул, бросил на меня странный взгляд и рванулся через весь «кубик» к панели управления.
Я вскрикнул. Но ему всего лишь понадобилось радио «кубика». Он его выключил. Затем он одним уверенным движением снял шлем, отключая тем самым радио скафандра. Мой собственный шлем был снят, чтобы экономить воздух. Я потянулся к шлему, когда увидел, что он отключил радио, но он приложил палец к губам и сказал:
— Я буду говорить с вами конфиденциально. Его голос в разреженном воздухе звучал выше и слабее обычного.
Я обдумал положение. Даже если предположить дичайшие параноидальные фантазии, Линда обладала свободой действий и могла видеть все, что происходит в прозрачном кубе.
— Разумеется, — согласился я.
— Я чувствую, что вам не по себе. Я понимаю ваши ощущения и отношусь к ним уважительно. Сейчас я Собираюсь сунуть руку в правый карман и вынуть предмет. Он безобиден.
Он так и сделал, вынув один из тех микрокордеров, которые напоминают причудливую кнопку.
— Я хочу, чтобы между нами была только правда, — добавил он.
Только ли разреженность воздуха придала его голосу такую напряженную резкость?
Я попытался найти соответствующий ответ. Позади Чена Линда грациозно кружилась в космосе, величественно беременная, самозабвенная.
— Разумеется, — сказал я снова.
Он нажал ногтем на сенсор воспроизведения. Записанный голос Линды сказал что-то, чего я не расслышал. Я покачал головой. Чен перемотал к тому же месту и мягко бросил устройство мне.
— Что я и хотела сказать, — повторился голос Линды. — Их интересы с нашими могут не совпасть.
Та самая запись, о которой я говорил некоторое время назад.
Мой мозг немедленно перешел на компьютерную скорость работы, превратился в гиперпроизводительную мыслящую машину, выполнил тысячу последовательных программ анализа за несколько микросекунд и самоуничтожился. «Застукали лезущего рукой в банку с вареньем. На полпути вниз с горы отказали тормоза. Я мог бы поклясться, что закрыл этот шлюз». Микрокордер ударил меня по щеке. Я инстинктивно схватил его и нечаянно выключил — на том месте, где Том спрашивает Линду:
— А мы что, не люди?
Последние слова какое-то время эхом отдавались в «кубике».
— Только имбецил не сумеет посадить «клопа» в неохраняемый скафандр,
— бесстрастно сказал Чен.
— Ага, — хрипло каркнул я и откашлялся. — Ага, это было глупо. Кто еще..? — Я замолчал и ударил себя по лбу. — Нет, я не стану задавать глупых вопросов. Ну и что думаете лично вы, Чен Тен Ли? Мы — Homo novus? Или всего лишь одаренные акробаты? Будь я проклят, если я знаю.
Он дрейфовал в воздухе, направляясь ко мне спиной вперед, подобно стреле в медленном полете. Так прыгают кошки.
— Возможно, Homo caelestis, — спокойно сказал он, и его приземление было безупречным. — Или, возможно Homo ala anima.
— Аллах кто? А, «крылатая душа». Хмм. Ладно, пусть будет так.
Позвольте, я вам погадаю, док.
Могу поспорить, что вы сами — «крылатая душа». Потенциально по крайней мере.
Его реакция удивила меня. Я ожидал увидеть бесстрастную маску игрока в покер. Вместо этого его лицо захлестнуло неприкрытое горе, чувство страш— ной потери и безнадежного стремления — все это как гравюра в свете Сатурна. Ни до, ни после того я не видел на его лице такого искреннего проявления чувств; быть может, этого не видел никто, кроме его старой матери и покойной жены. Это потрясло меня до самых печенок и потрясло бы и его самого, если бы он хотя бы смутно осознал это.
— Нет, мистер Армстед, — бесцветно сказал он, уставившись на Сатурн поверх моего плеча. В первый и последний раз прорвался его акцент и аб— сурдно напомнил мне Толстяка Хэмфри.
— Нет, я не один из вас. И ни время, ни мое стремление ничего здесь не изменят. Я это знаю. Я с этим смирился.
В это время его лицо стало расслабляться, приобретать обычное бесстрастное выражение — все это бессознательно. Я восхитился дисциплиной его подсознания и прервал его.
— Но я не знаю, правы ли вы. Мне кажется, что любой человек, который может играть в трехмерные шахматы, -первый кандидат на то, чтобы оказаться Homo Как-его-там-черт…
— Потому что вы незнакомы с трехмерными шахматами, — сказал он, — и незнакомы с вашей собственной природой. Люди играют в трехмерные шахматы на Земле. Это было разработано при одном g, для игрока, находящегося в вертикальном положении, и классические схемы этой игры линейны. Я пробовал играть в невесомости, с набором фигур, который не фиксирован по отношению ко мне в той позиции, что при наличии тяготения, к у меня ничего не получилось. Я могу последовательно побеждать Программу Мартина-Дэниэлса в плоских шахматах — (мировой класс) — но в трехмерных шахматах в условиях невесомости меня легко победил бы мистер Бриндл, если бы я был достаточно опрометчив, чтобы играть с ним. Я довольно хорошо могу координировать свои движения на борту «Зигфрида» или в этом, самом прямолинейном и прямоугольном из кораблей. Но я никогда не смогу научиться существовать в течение какого бы то ни было промежутка времени без того, что вы называете локальной вертикалью.
— Это появляется медленно, — начал я.
— Пять месяцев назад, — прервал Ли, — у меня в комнате сломался ночник. Я тотчас проснулся. Мне понадобилось двадцать минут, чтобы найти выключатель. Все это время я всхлипывал от горя и страха и потерял контроль над своим сфинктером Воспоминание это оскорбительно, поэтому я и потратил несколько недель, изобретая тесты и упражнения. Чтобы жить, мне нужна локальная вертикаль. Я — обычный человек.
