— Встану я и пойду в чисто поле под восточную сторону, — причитал отрок. — Навстречу мне семь братьев, семь ветров буйных. «Откуда вы, семь братьев, семь ветров буйных, идете? Куда пошли?» — «Пошли мы в чистые поля, в широкие раздолья сушить травы скошенные, леса порубленные, земли вспаханные». — «Подите вы, семь ветров буйных, соберите тоски тоскучие со вдов, сирот и маленьких ребят — со всего света белого, понесите красной девице Марине в ретивое сердце, просеките булатным топором ретивое ее сердце, посадите в него тоску тоскучую, сухоту сухотучую, в ее кровь горячую, в печень, суставы, чтобы красная девица тосковала и горевала по мне, рабу божьему Ивану, все суточные двадцать четыре часа, едой бы не заедала, питьем бы не запивала, в гульбе бы не загуливала и во сне бы не засыпывала, в теплой бане-паруше щелоком не смывала, веником не спаривала, и казался б я ей милее отца и матери, милее всего рода-племени, милее всего под господней луной…»
Точно туманом подернулась чаша. А когда прояснилась сызнова — сидели уже жених и невеста на вывороченном тулупе за столом свадебным, и дружко-затей;!ик щелкал бичом за стеной, молодых от чар оберегая, и в сеннице, где им предстояло впервые возлечь, калену стрелу утверждали уже в изголовье, и, прежде чем чашу заздравья испить, величали сватья молодых, предрекали богатство и счастье, и похаживал возле сенницы бородач востроглазый, поигрывая топором: «Эге-гей, сила дьявольская, берегись, к молодым жавороночкам нашим — не подступись!» Но не боров семипудовый лобызал свет-невестушку в сахарные уста, не про него стрела утвердилась и топорик на клонящемся солнце лучами играл. Другому судьба нагадала медвяную выпить росу.
Другому счастливцу, другому…
Ах, на Наре то было, на Наре, на тихоструйной реке.
— Да как вы это делаете? — раздался ее испуганный голос. — Там у вас на ладони, дедушка, я. Хоть и маленькая, но живая… Так про этот, что ли, сюрприз намекал мне Боря? Почему вы ни слова в ответ? И зачем погасили… ну… эту… хрустальную?..
— Что ответишь, невестушка, вишням? — спросил я.
— Погодите, закрою комнату на ключ, — отвечала она заговорщицким шепотом, и до меня донесся стук каблучков.
— Ой, она уже заперта, — в раздумье сказала она, возвратясь к подоконнику. — Хотя вроде бы я не закрывала…
Именно сейчас тот, кто сидел за рулем элекара, убедился, что к самолету безнадежно опоздал, и, глядя в почти прильнувшее к земле небо, предвидел крупные неприятности со стороны зловредного Куманькова.
— Кто вы? — спрашивала невеста с вытянутой над подоконником рукой, как бы придерживая незримую занавеску и силясь меня рассмотреть. — Я заметила волосы до плеч, спутанные и седые. Кто вы, дедушка?
— Стерегущий вишню, — сказал я.
Она сразу обрадовалась.
— Значит, здешний сторож? Я слышала, ваша профессия вымерла еще в прошлом веке. Теперь повсюду электронные стражи.
— Я не электронный.
— Наверное, нет… Отчего вы ни разу не взглянули себе на ладонь… ну, там… где мы с Иваном… в стародавнее время… как я девочкой еще мечтала…
— Мне не надо туда смотреть, — сказал я.
— Почему, дедушка?
— На правду, как и на солнце, во все глаза не глянешь.
Невеста вздохнула.
И тогда — запястье к плечу, ладонь на отлете — я высветил на ладони полусферу — подобье опрокинутой хрустальной чаши. Под нею брели березы по пояс в чуть синеватом снегу, и вилась меж берез раскатанная дорога, устремляясь с горы на сверкающий лед запруды, и гремел бубенцами поезд свадебный, звонкоголосый, и каурые кони грызли бешено удила, и смеялись на шкуре медвежьей в санях жених и невеста. «Эх, червонцев навезу, девке выкуплю косу!» — рассыпал гармонист прибаутки, а на околицу бабы да девки повыбежали: выкуп — да немалый за красный товарец! — требовать с женишка.
Но не увалень, не толстячок у избушки со шкуры медвежьей вскочил да зазнобу по тропке понес на руках.
На Оби это было, ах, на угорьях обских, в богатырских раздольях, в жарком сибирском снегу…
— Я угадала, кто вы. Иванов дед Лука. Иван про вас часто рассказывал. И показывал фото, где вы на Марсе.
— На одном из марсианских полюсов, — уточнил я. — Не только на Земле случаются свадьбы. Играют и на Уране, и на Марсе. Показать?
— Спрячьте, дедушка, вашу игрушку в футляр. Она чудесная. Только зря меня укоряете: героя, мол, променяла на толстячка.
— Лучше синица на земле, чем журавль в небе? — спросил я.
— В небе! В небе! — воскликнула невеста с обидой в голосе. — Я от Ивана только и слышала о небе. Зов звезд! Хороводы разноцветных солнц! Астроморфоз!
Хронотуннели! Жди меня победителем! — : Она смахнула слезу.
— Победителю — исполать, побежденному — горевать, — сказал я и в ответ услышал ее резкое:
— Старик Лука, да знаете ли вы, что ваш внук улетел почти навсегда? Я узнавала в Планетарной Академии, до самого президента добралась.
— Все равно он вернется, невеста.
— Может, вернется. Ему будет лет тридцать, да?
— Хорошо, если б так, — согласился я.
— Тридцать лет, молодой еще человек. Ну а я?
Я-то стану старухой. Мне будет под восемьдесят.
«Не угодно ли на танец, бабуся?» Щеки ввалятся, кожа везде отвиснет, вылезут волосы, руки-ноги скрючатся, как у Бабы Яги. Пострашнее шекспировских ведьм заголошу:
Но клянусь, что в пасть штормам, Я попасть ему не дам!
Может, такой песенкой и встретить Ивана? На помеле электронном?
Тут позади невесты раздался настойчивый стук в невидимую дверь.
— Выхожу, выхожу, милый! — крикнула она и сказала мне шепотком: — Я просилась с Иваном, но не взяли. Сами знаете, там одни мужчины… Будьте покойны, он улетел без колебаний. Но ответьте: ради чего ваш внук бросил меня на Земле?
— Не ради чего, а во имя чего. И не бросил, а лишь оставил, — сказал я. — Хотя во всем остальном ты, невеста, права.
Опять застучали, и опять она прокричала «выхожу, выхожу».
— Даже жена Пушкина вышла потом замуж. За генерала, — сказала она.
— Но до этого Наталья Николаевна несколько лет носила траур.
— А разве я эти проклятые пять лет не плакала?
Фотографии наши и видеофильмы не перебирала? Вестей от него не ждала? — Она потянула на себя левую створку окошка.
— Русским женщинам приходилось ждать иногда всю жизнь, — сказал я.
— Всю жизнь! Да он растворился в небесах, как луч.
А меня бросил, бросил, бросил! Так и ответьте вишням, которых вы стережете.
— Я стерегу одну вишню. Под которой стою. Чтоб никто не мешал ей расцвесть. Протяни к ней руку, невеста!
