Там они все еще были вместе, все еще любили друг друга, растили детей, смотрели в будущее — вместе. И была нежность, было понимание, было слияние душ, когда ясен и понятен каждый взгляд, каждый жест, и не нужно слов.
— Ричард…
Он стоял в коридоре и смотрел на нее то ли явь, то ли сон, то ли бред, то ли реальность.
— Ричард, — выдохнула и поняла, что сейчас упадет — прислонилась к стене, стараясь устоять на ногах.
Он смотрел на клон и не мог сдвинуться с места. Его постоянно тянуло в это крыло — к ней, как не больно, стыдно и отвратительно было признаться. Он презирал ее, ненавидел всем сердцем… и хотел видеть, слышать, хоть так касаться той, что ушла, забрав с собой смысл жизни. И ничего больше не было — осколки памяти, в которых искривленные временем картины былого счастья. Которое, он не удержал, не защитил и не спас.
Ничего не осталось — только эта кукла, как напоминание, как укор и транспарант торжества несправедливости.
"Почему ты жива, а она нет? Почему?" — качнулся от бессилия и боли, что жгутом скрутила душу. И вздрогнул, услышав шепот, словно с того света:
— Почему?… Пожалуйста, скажи почему? Я больше не потревожу тебя, только ответь, пожалуйста… почему? Не верю, что ты лгал, не могу поверить…. Но куда же все ушло?
Странные вопросы. Она повторяла их вновь и вновь, а он хмурился, вслушиваясь в молящий жаркий голос, вглядываясь в шатающуюся, грозящую упасть фигурку, в лицо, красное, потное, больное. И сорвался бы, вытряхнул из нее душу… если б не глаза. Глаза Анжины — черные от боли.
Нет, мерещится в полумраке, ночь играет, — тряхнул волосами и развернулся, чтобы уйти от греха.
— Ричард, — остановило сдавленное в спину. — По-пожалуйста… почему?
И не устояла, осела по стене, рванув ворот футболки — как жарко, как безумно жарко! Сердце выдало дробь и сжалось, заставив женщину скорчиться и сжать зубы, чтобы не застонать, не выдать боль.
"Не уходи, ответь", — молила взглядом и еле сдерживалась, чтобы не расплакаться от бессилия.
Ричард не поворачивался, но и не уходил. Ему вдруг показалось, что рука жены коснулась его плеча и, это ощущение было настолько острым, явным, что он замер, боясь пошевелиться и спугнуть наваждение.
Ему на миг стало страшно от мелькнувшей в голове мысли: а что если та, за спиной не клон? Анжина?..
Нет! Боги не могут быть настолько несправедливы!
Но почему же тогда вопреки всем доводам рассудка его тянет к ней?
Клон! Она клон — напомнил себе и все же развернулся, подошел, застыл над женщиной.
— Почему? — прошептала опять. Он стоял и смотрел, и в его глазах она вдруг четко увидела себя: жалкую, запутавшуюся, сдавшуюся на волю обстоятельств.
Что она спрашивает?
Почему задает один и тот же вопрос с упрямством попугая? Разве ей важен ответ на него, разве он решит все проблемы, поможет что-то понять или вернет растоптанное?
Все очевидно.
Женщина развернулась и пошла прочь, потрясенная не столько открытием, сколько тем, что дошла до дна, позволила себе настолько потеряться, что превратилась в кисель.
Больше никаких вопросов и никаких ответов, никаких метаний и изысканий. Теперь она точно знает, что будет делать. Она не сдастся, она не ослепнет и не даст трепать себя лихорадке и этой одуряющей слабости. Она еще что-то может, она еще нужна. Это не конец жизни, это всего лишь перевал.
Ричард смотрел ей вслед, замерев от странного ощущения возвращения в прошлое.
Сердце тревожно билось в груди и навязчивая, абсурдная по сути мысль укоренялась все сильнее — перед ним не клон. Да, он не слышал ее мысли, но сейчас, здесь, в полумраке и тишине он отчетливо чувствовал женщину: ее растерянность и вину перед собой, и ни грамма обиды на него, не претензии к миру — огромные претензии к себе.
Они оба словно вышли из густого леса, наплутавшись до одури, но она уже знала куда идет, а он еще нет…
Глава 20
Анжина взяла меч, подвязала волосы повязкой через лоб, чтобы не мешали, и оглядела клинок.
В его отражении холодно блеснули карие глаза и, в них больше не было печали или страхов. Все вымелось за несколько дней усилием воли и целью — вернуть себя. Она потерялась и потому потеряла. Не в Ричарде дело, не в кознях Паула — в ней. И Ричард тоже потерял нее ее — себя.
Взмах, движение в сторону, задерживая дыхание, выпад.
Она закружилась по комнате, слушая меч, вникая в него и обретая себя.
Ее место на Лефевре, ее место в роде мирян.
Ее дело продолжать свой путь, даже если потеряла спутников.
Она еще нужна. Она еще многое может.
Взмах, выпад, растяжка и Анжина замерла, увидев Кирилла. Тот плечом к косяку дверей прислонился, поглядывал на женщину, голову на бок склонив.
— Я нашел деньги, — сказал тихо.
Анжина выпрямилась, провела пальцами по лезвию меча, вслушиваясь в гудение стали. Она поняла, что Кирилл узнал на что ей нужны деньги.
— Я еду одна.
— Нет…
— Да.
Меч вошел с тихим шелестом в ножны. Женщина подошла к Шерби и посмотрела ему в глаза:
— Это мой путь Кирилл. Мне нужно ехать одной.
Мужчина помолчал, разглядывая ее и сказал:
— Ты очень изменилась за эти несколько дней. Теперь только идиот не признает в тебе королеву.
— Я не королева, — качнула головой. — Это была не моя роль.
И улыбнулась. Впервые за долгие месяцы плутания и отчаянного поиска ответов, она ничего не искала, потому что ей не нужны были ответы — она четко их знала.
— Я занимала не свое место, занималась не своим делом. Я воин, Кирилл. Лефевр. Славное воинство Мирослава помогли мне это понять. Мое место не здесь, мое место там. Твое — на Энте, а Ричарда — здесь. Я верю, он найдет Паула. Все встанет на свои места. Только нам самим для начала нужно осознать, где наше место и занять его.
— Твое — у мирян?
— Да. В сторожевом посту. Среди ратников. В сече за честь и справедливость, за землю на которой живет великий народ, щедрый душой, как поля и леса тех краев. Народ, которому не нужна чужая земля, но своей он пяди не отдаст. Люди, которые не умеют ненавидеть, но умеют жить, как гореть, заботясь лишь об одном — жить и умереть честно, не скверня ни род свой, ни имя свое, ни память предков. Мне нужно вернуться — там мой дом.
— Ты не можешь ехать одна.
Анжина улыбнулась:
— Должна. Возвращайся на Энту, Кирилл, это будет правильно. Это твой проект.
— Твой.
— Нет, он давно стал твоим. Нам пора занять свои места, друг мой. Не обижайся. Но так будет лучше всем. В замке невыносимо. Мы как в болоте и тонем в нем бесславно, превращаясь в слизняков. Но уедешь ты, уеду я, здесь станет на два запутавшихся человека меньше и… будет свет. Будет, — улыбнулась.
