— Ну, допустим. Однако разве эти силы не нужны? Создавая Вселенную, полную противоречий, Бог предусмотрел и такой вариант, С нами. Ибо без борения невозможно развитие мира. Это элементарно. А в борении есть проигравшие, и тогда, естественно, горе им…
— Горе — кому? Беззащитным пацанам, которых вы, сволочи, мучаете для услады своих гадских инстинктов?! У ребятишек-то какая борьба? И какая вина?
— А откуда ты взял, что страдать должны виноватые? Боль виноватых — заслужена, сбалансирована и не влияет на стабильность мировой оси. А ось эта искривлена грехами, необходимо искупление. В основе же искупления — всегда страдания невиновных.
— Кто тебе сказал такую чушь?
— Чушь? — усмехнулся он. — Спроси отца Венедикта, если сам еще не проникся вашей христианской моралью. Ведь именно безгрешный, ни в чем не виноватый и чистый Иисус явился в мир, чтобы своими страданиями искупить грехи всех смертных. Другое дело, что у него ничего не вышло, но тут нет его вины. Смешно думать, что кто-то один, пускай даже Богочеловек, может заплатить собою за бесчинства и беззаконие миллионов. Мировая математическая логика требует, чтобы для расплаты страдали тоже миллионы. Миллионы невинных, с нетронутыми душами. Это заложено в самой основе Мироздания…
Когда он говорил, лицо его то приближалось, то удалялось. Но угловые размеры лица оставались одинаковыми. Когда оно было близким, то казалось обычным, человеческой величины. А отдаляясь — росло. И порой уходило в страшную даль — сквозь потолок и стены, сквозь просвеченные луною клочья облаков, дальше бледных звезд. И становилось неизмеримо громадным — словно подтверждало космический масштаб своих суждений.
— …Это заложено в самой основе Мироздания… — И лицо приблизилось опять. Стало как у сидящего рядом собеседника. Я видел прыщик снаружи левой ноздри. И несмотря на артистическую удлиненность и локоны, мелькало в этой физиономии что-то боязливо-обывательское. Как у бродячего торгаша без патента.
— Итак, ты, Феликс Антуан, один из столпов Мироздания? От скромности не умрешь…
— Не претендую на столь вселенскую роль. Но я тебе уже доказал, что для искупления мира необходимы страдания. А кто-то же должен их осуществлять! Следовательно, нужен я. И такие, как я… Мы — необходимые рычаги в механизме, созданном Вседержителем, и смешно негодовать на нас за это. Мы — неизбежны…
— Зря ты прячешься за высокую миссию. Ты — грязный маньяк, и дело не в мировых законах, а в том, что ты и тебе подобные находят сладкую радость в мучении слабых и в своей похотливой власти над беззащитными.
— Конечно! — он улыбнулся самодовольно и снисходительно. — Разумеется! Наша работа высока по своей задаче и требует вдохновения. Она сродни искусству, а искусство должно приносить радость художнику. И в трепете страдающих детских тел для нас то же наслаждение, что для музыканта — в прекрасной мелодии…
Лицо «художника» висело от меня метрах в пяти и размером было со стол.
«Конечно же, это не сам Полоз, — думал я. — Это его призрак или какой-то гнусный, неподвластный обычной природе дубликат. Ни кулаком, ни лучом из „ПП“ не возьмешь…»
Оставалось продолжить дискуссию.
— Тебя послушать, так и даже Иуда ни в чем не виноват, потому что Христос заранее предсказал, что будет предан и распят. Выходит, Иуда тоже «рычаг механизма»? И не за что его осуждать?
— Конечно! Он и не был никем осужден, кроме разносчиков досужей молвы! В чем его вина? Если бы он не донес на Иисуса, разве тот смог бы выполнить задуманное и пострадать во имя человечества?.. Ну, что вы тут скажете, мистер Питвик? Ты когда-нибудь думал над евангельской историей всерьез? Это тебе не кораблики ставить перед самодельной иконой в розовом отрочестве…
Я дернулся. Но из глубины пришел глуховатый, с выдохом, голос отца Венедикта:
— Ты, Феликс Антоныч, не путай понятия. Христос потому и пришел на землю, что на ней были такие, как Иуда. Спасать мир именно от них пришел. И нет им оправдания, предателям и злодеям. Так же, как и тебе… А вот меня бы Господь простил, если бы я тогда успел удушить тебя. Ну да ты свое еще найдешь…
— Не ранее, отец мой, чем исполню свое предназначение до конца…
— Я тебе, дьявольское отродье, не отец! — взревел священник Венедикт, и я испугался, что проснется Сивка. — Достань его, Пит, дотянись!
Но Полоз опять сделался громадным и ушел в недостижимую высь…
— Придет время, дотянусь, — пообещал я. И вдруг сообразил: — А ты ведь, гад, охотился за Петькой, чтобы именно его расстрелять на страх другим! Потому и говорил — зомби!
— Конечно! — смеялся Полоз из-за звезд, которые были почему-то черными.
— Ты врешь, он не зомби! Он человек с живой душой!
— Как и те остальные, кого я перетаскивал из прошлого! Думаешь, это были дубликаты? Я пудрил мозги и тебе, и другим. Чтобы не отвечать перед слюнявыми «человеческими» законами. — Он опять постепенно приблизился. — Все мальчики были настоящие. Для страдания нужны только настоящие дети, Питвик. Природа искупления не терпит подделок…
Я все же выхватил из-под подушки пистолет. Дернул предохранитель, выпалил в повисшее совсем рядом лицо.
Ах-х! — и белая вспышка. Лицо исчезло. Сразу. И ночь исчезла. Я сидел на диване с «ПП» в руках. В окно пробивалось сквозь листья веселое такое, раннее солнце.
1
Сивка еще прихрамывал, но шагал рядом со мной бодро и бесстрашно. Видимо, он считал, что костюм «хорошего мальчика» ограждает его от всяких подозрений и опасностей, которые грозят беспризорникам. А кроме того, с ним шел «дядя Питвик» — крепкий решительный мужчина с пистолетом в кармане. Вчера он уже спас Сивку от беды. Спасет, если надо, и снова.
Веселая Сивкина беззаботность заразила и меня. В самом деле, кто мог нам угрожать? Полоз, чпиды, «Рио»? Но вряд ли они посмеют напасть солнечным утром посреди улицы, где полно людей. Или подкатит полиция и предъявит официальное обвинение, что вчера я напал на двух представителей Чрезвычайной педагогической инспекции? Но едва ли те жаловались в полицию. К тому же дело бесспорное: я спасал ребенка от двух мерзавцев, грозивших ему гибелью. Да и уложил я их не насовсем, а лишь на полчасика…
В конце концов, какое бы ни было здесь дурацкое государство, какое бы подлое правительство ни вершило власть, но есть же законы, адвокатура, суд. Тем более что я гражданин Полуострова, скандал будет международный…
Впрочем, никто нас не потревожил, не обидел по дороге. В трех кварталах от кладбища мы сели в фаэтон-автомат.
