Некоторое время мы ели молча. Но недолго.
— А жульен не заказали? — неожиданно спросил монах.
Брови у меня удивленно взлетели. Откуда он знает меню? Но сразу понял — откуда. Монах давненько сидит в космопорте, его рук дело и витиеватый возвышенный слог виртуального персонала в общении с землянами, и широчайший выбор блюд в ресторане, и непомерные порции. Ай да проповедник! Воистину, продолжатель дела Ламме Гудзака. Но как он ухитрился, не имея на руках билета, удостоверяющего личность землянина, внести столь радикальные изменения в информационную систему космопорта?
— А к грибам приличествует легкое вино «Бужуле» — зело борзо способствует усвоению трапезы, — продолжил монах и дал ответ на мой невысказанный вопрос: — Позвольте ваш билет, дабы раб божий мог ублажить свою ненасытную утробу, воз-желанными ею яствами и питием.
От неожиданности я чуть не протянул ему билет, но вовремя спохватился. Не собирался я афишировать цель своего путешествия.
— Пусть чрево раба божьего умерит гордыню, — со смешком парировал я просьбу монаха. — Ибо сказано: умерщвляй плоть свою и потребы мирские!
Не силен я в церковно-христианской стилистике, но, кажется, получилось неплохо. Монах лишь горестно вздохнул в ответ на мою тираду, молитвенно сложил руки и тихо сказал:
— Так возрадуемся и тому, что поп multa, sed multum,[5] ниспослано нам Всевышним…
И потянул к себе блюдо с уткой в сметане.
Не удивительно, что при своей комплекции с уткой он расправился быстро, причем из костей на блюде остались лишь две начисто обглоданные голени, разгрызенные в суставах. Монах удовлетворенно рыгнул, вытер руки о рясу и отчетливо произнес:
— Барабек!
Затем уставился на меня, явно ожидая ответа. Кажется, он частично утолил голод и теперь снова рвался в теологический бой. Все-таки вредный служитель культа попался…
— Убпхочст! — брякнул я первое словосочетание, пришедшее в голову.
С некоторым сомнением монах окинул меня взглядом, но затем все же кивнул. Мол, ответ принимается.
— Позвольте вопросить, что привело стопы господина Уб… п… пхочеста на край мира Господня? — пророкотал он.
Я поперхнулся минеральной водой — оказывается, монах представился сам и принял ответную белиберду за мое имя!
— Господин… — давя улыбку, протянул я, но понял, что произнести без ошибок второй раз неудобоваримое словосочетание не смогу, и закашлялся. — Я нахожусь здесь по строго конфиденциальному делу. А вот что здесь делает монах ордена Странствующих миссионеров, брат Барабек?
— Брат Барабек блюдет веру Господню, остерегая души заблудших чад божьих от чар диавольских на границе Мира!
В глазах монаха вновь прорезался фанатичный блеск.
Мне стало смешно, и я откровенно улыбнулся. Смешно стало не столько от выспренней фразы монаха, как от сведений, подсказанных одним из пяти биочипов, вживленных в мою нервную систему специально для этой экспедиции. Касались эти сведения этимологии имени монаха — очень метко раздавали прозвища своим собратьям Странствующие миссионеры, ухватывали самую суть. Поэтому и имя брату по вере дали из британского фольклора, высмеивавшего некоего Робина Бобина Барабека, превзошедшего в чревоугодии самого Гаргантюа, так как в застолье он отличался редкой неразборчивостью, поедая целиком скот, людей, каменные и деревянные строения, в результате чего регулярно мучился желудочным недомоганием. Короче, тот еще был обжора.
— А живот у брата Робина Бобина при этом не болит? — поинтересовался я.
Зря сказал. Монах, потянувший было к себе салат из осьминогов, оттолкнул блюдо и ожег меня испепеляющим взглядом. Он явно не ожидал, что кто-то догадается об истоках происхождения его имени.
— Вижу, вижу тебя — всю суть твою гнусную! — завелся он. — Знаю, куда стопы свои направил! Чую, что будет с тобой и душой твоей бессмертной на Сивилле! Ведьмы поганые извлекут там из тебя душу, а сюда вернется лишь тело твое пустое. И будет оно скитаться по миру, не зная ни пристанища, ни утешения, аки Агасфер! А душа твоя навечно останется у ведьм, никогда не пройдет чистилища и не упокоится ни в раю, ни в аду!
Я поморщился.
— Послушай-ка, брат Барабек, тебе уже сказано, что я — атеист и в загробную жизнь не верю.
— Вот когда умрешь, тогда поверишь! — безапелляционно заявил он, противореча себе, только что предрекавшему моей душе вечный непокой на Сивилле. — Ultimam cogite![6]
«Думай, не думай о последнем часе, а он все равно наступит…» меланхолично отметил я про себя и сказал:
— Как большинство людей, я надеюсь дожить до глубокой старости. Но беда в том, что сознание многих стариков поражено маразмом, и в таком состоянии они и умирают. И если существует загробная жизнь, то меня не прельщает перспектива коротать в раю вечность полным маразматиком.
Барабек перестал есть, замер и тупо уставился на меня, пытаясь осмыслить сказанное.
— А с чего это ты взял, что будешь в раю маразматиком? — сварливо спросил он. Похоже, даже элементарно простенькой логики моих рассуждений он не уловил.
— Тогда в каком, по-твоему, состоянии обретается душа старика-маразматика в раю после смерти?
Напрасно я ввязался в теологический диспут с братом Барабеком. Как и у большинства монахов, христианские истины непоколебимыми глыбами покоились в его сознании, и их незыблемость обусловливалась безотчетной верой, отрицающей логический анализ. А косность мышления фанатика веры у брата Барабека была написана на лице. Поэтому и вопроса, который необходимо логически осмыслить, для него не существовало.
— В блаженном! — возвестил он. — В блаженном состоянии обретается душа праведная в кущах райских!
Я иронично скривил губы.
— Это похоже на состояние человека после поноса в лесистой местности. Основательно, видно, загажены райские кущи… Упаси меня бог от такого блаженства.
— Антихрист! — взревел монах Барабек. — Антихрист вещает устами твоими!
Меня охватило раздражение. Нашел, кому вопросы задавать. Не часто мне приходилось сталкиваться со священнослужителями, но один достопамятный случай был — летел как-то на Каприониру челночным катером и три часа провел в степенной беседе с соседом, оказавшимся епископом местной новореформистской церкви. Умнейший человек, искренне верующий, но и уважающий чужую точку зрения. Продискутировав три часа, мы расстались при взаимном уважении друг к другу, но, как показалось, еще больше укрепившись каждый в своей вере. С фанатиком же дискутировать — только время терять. Впрочем, дураков хватает и среди атеистов.
