— Рядовой Василевич! — обратился Бартон к одному из бойцов.
— Я!
— Вы хорошо запомнили место, куда положили бумажку с номером?
— Так точно, товарищ полковник!
— Так вот, обойдите этот туман, ни в коем случае не проникая вовнутрь, и постарайтесь эту бумажку отыскать.
— Есть! — коротко козырнул тот и отправился исполнять приказание, а все застыли в напряженном ожидании.
Спустя минут пятнадцать он вернулся, полностью обескураженный.
— Товарищ полковник! Виноват, не нашел!
— Искать надо было лучше! — чуть не взорвался Коновалов.
— Разрешите, товарищ полковник? — снова подал голос Василевич.
— Да?
— Я так думаю. Мы когда ходили, куда-то в другое место попадали. То есть место оно может быть и то же самое, только раньше это было. Потому как березку я узнал, к которой бумажку прицепливал. И сейчас ее снова видел, только она совсем здесь уже другая, гораздо больше.
Ну, слава Богу! Наши слова были подтверждены, только это ни на миллиметр не приблизило ни нас, ни Бартона к решению задачи. Поскольку никаких следов ни Кругалевича, ни немецких танков не было обнаружено.
После небольшого совещания экспедицию было решено повторить. Была заготовлена бумажка с номером 2, и разведчики вновь отправились в путь, уже без такого страха.
По возвращении наблюдательный Василевич доложил, что попали они не в то время, в котором были в первый раз — все по тем же березкам и соснам сделал вывод, что их забросило еще раньше.
А в следующий раз чуть не случилось ЧП. Несмотря на веревку, которой все обвязывались, Сережа вышел из тумана в гордом одиночестве. Но поступил при этом так же, как и раньше. Правда, за неимением бумажки с номером, сделал отметку на дереве и вернулся обратно. Почти одновременно с остальными.
Так что же такое получается? Сережа попал в другое время, чем разведчики? Почему? Уж не потому ли, что тот момент, где был только он один, лежит позднее 44-го года? И для бойцов Бартона невозможно было попасть туда? Выходит, действительно невозможно попасть в будущее?
Загадки, сплошные загадки… Число вопросов конкретно превышает число ответов на них.
Ну, наконец и мне захотелось побывать в роли проводника. Или проводницы. Этакой стюардессы временных «дырок». А то как же без меня? Я гордо сама приладила к березке бумажку с номером 5, и все отправились обратно.
— Вышел Ежик из тумана! — приветствовал меня Сережа.
— Вынул ножик из кармана! — ответила я.
Это и все? Я даже была несколько разочарована. И, только сворачивая веревку, вдруг обнаружила, что моя левая ладошка, так нещадно разрезанная, имеет совершенно целый вид!
— Сережа, посмотри!
— Ух ты! Будто и не царапала! Даже следа нет!
То-то я удивлялась в свое время, когда вдруг в одно мгновение пропали все мои синяки и шишки, и я из «интересной женщины» превратилась в самую заурядную помятую туристку!
Практичный Бартон принял решение мгновенно.
— Коновалов!
— Я!
— Немедленно передать мое распоряжение. Как можно более срочно организовать передислокацию санчасти вместе с ранеными!
— Слушаюсь!
А между тем исследование «дырки» шло своим чередом. Похоже, как в проводниках в нас уже отпала необходимость, и разведчики прекрасно справлялись сами. Седьмая экспедиция, за ней — восьмая. Только кроме моей мгновенно вылеченной руки толку не было никакого. Оставляли бумажки с номерками, попадая на то же самое место с разницей в несколько лет, а то и несколько десятилетий, по-прежнему не обнаружив признаков ни Кругалевича, ни немецкого подразделения.
И вот, вернувшись из восьмой экспедиции, буквально сразу же, отправились снова. И… обнаружили бумажку «№8»!
Это уже становилось интересно. Между экспедицией №8 и №9 прошло всего лишь чуть более десяти минут — Бартон засекал, тогда как между другими проходило не менее получаса. Значит, в этом есть какая-то система, подумала я. Значит, некоторое время существует устойчивый канал, связывающий два события. Я даже толком не успела додумать эту мысль, а тем более поделиться с кем-либо своими выводами, как произошло нечто просто потрясающее.
Все бойцы были на месте, но тем не менее в недрах тумана снова появилось голубоватое свечение. Кто-то шел. Разведчики схватились за автоматы и застыли подобно взведенному курку. Свечение приближалось.
Кто это? Долгожданный Кругалевич? Или немцы? Секунды казались годами. И вот из серых клочьев показалась фигура, настолько странная и нелепая, что растерялись все, включая Бартона.
Я сначала даже не смогла понять, мужчина это или женщина. Длинные спутанные волосы были мало того, что раскрашены люминесцирующими красками (любой попугай умрет от зависти!), так еще и кое-где перехвачены какими-то шевелящимися заколками, больше похожими на живых насекомых гигантских размеров. На нем, ибо это был мужчина, потому как при ближайшем рассмотрении была обнаружена трехдневная щетина, что несомненно должно было являться признаком сильного пола, была майка с живым и танцующим изображением какой-то смазливой девицы, и изрядно вытертые джинсы. На его тощенькой шее, как у цыпленка по рубь шестьдесят советских времен, болталось на разноцветном шнурке нечто среднее между причудливым амулетом и миниатюрным прибором. Оглядев нас полубезумным взглядом, гость произнес:
— Ну, блин нафиг, Хруст, и глюки после твоей рябухи! — и тут же свалился на землю.
Первым пришел в себя, разумеется, Бартон и громко скомандовал своему застывшему войску:
— Вольно!
После чего со всех сторон раздался нервный смешок вперемешку с классикой русского народного языка. Я даже порадовалась, что Саня остался в лагере.
Таким образом, на сегодня было решено экспедицию свернуть и, захватив добычу в лице странного существа, источавшего смесь ароматов помойки и химического завода, отправиться в лагерь. Уже в машине Бартон, наконец, решился спросить у меня:
— Как Вы думаете, на каком языке он разговаривал?
— На том же самом, что и мы с Вами. На русском.
— Простите?
— Я сама точно не уверена, но кажется, что этот товарищ прибыл к нам из времен даже более поздних, чем я и мое семейство. А с течением времени язык имеет обыкновение меняться. То есть некоторые слова, которые считались жаргонными, разговорными, становятся общеупотребительными. Некоторые устаревают и выходят из употребления, а иные меняют свое значение. В частности, «блин» — скорее всего, широко распространенное в мое время практически безобидное ругательство, «нафиг» — только его усиливает, «глюк» — видение, а вот что такое «рябуха» я не знаю, скорее всего, какой-то вид наркотика.
