— Матушка Абагейл. Она исчезла.
Ник пристально взглянул на него.
— Ты о чем? — спросил Стю, одновременно оттесняя Глена от команды, наматывающей медную проволоку на одну из перегоревших турбин.
Глен кивнул. Он проехал на велосипеде пять миль и все еще не мог перевести дух.
— Я пошел к ней, чтобы в общих чертах рассказать о вчерашнем собрании и дать послушать пленки, если она захочет. Я хотел, чтобы она знала про Тома, потому что мне было как-то не по себе от этой затеи… Наверное, то, что говорила Фрэнни, все-таки застряло в моей голове. Я хотел сделать это пораньше, поскольку Ральф сказал, что сегодня прибывают еще две группы, а вы ведь знаете, она любит приветствовать их. Я пришел туда около половины девятого. Постучал — она не отозвалась, и тогда я вошел. Подумал, если она еще спит, просто потихоньку уйду, но… я хотел удостовериться, что она не… не умерла или еще что-нибудь… она ведь такая старая.
Взгляд Ника не отрывался от губ Глена.
— Но ее там не было. И на подушке я нашел вот это. — Он протянул им кусок бумажного полотенца. Крупными дрожащими буквами там было написано:
Я должна ненадолго уйти теперь. Я согрешила, я посмела думать, что знаю помыслы Господни. Грехом моим была ГОРДЫНЯ, и Он желает, чтобы я снова отыскала свое место в Его делах.
Скоро я опять буду с вами, если случится на то воля Господня.
Абби Фримантл.— Черт меня подери, — сказал Стю. — Что же нам теперь делать? Ты как думаешь, Ник?
Ник взял записку и снова перечитал. Потом вернул ее Стю. Ярость схлынула с его лица, и теперь он выглядел лишь очень печальным.
— Наверное, нам придется перенести собрание на сегодня, — сказал Глеи.
Ник покачал головой. Он достал свой блокнот, что-то написал на страничке, вырвал ее и протянул Глену. Стю прочитал написанное через плечо Глена: Человек предполагает, Бог располагает. Матушка А. обожала эту поговорку и частенько повторяла ее. Глен, ты сам сказал, что она иным влекомая: Богом, ее собственным разумом, ее иллюзиями или чем бы там ни было. Что нам делать? Она ушла. Изменить это мы не можем.
— Но подымется ро… — начал было Стю.
— Конечно, подымется ропот, — прервал его Глен. — Ник, может, нам по крайней мере собрать комитет и обсудить ситуацию?
Ник нацарапал: Какой смысл? Зачем нужно собрание, которое ничего не может изменить?
— Но мы могли бы сколотить поисковый отряд. Она не способна уйти далеко.
Ник обвел двойным кружком фразу: Человек предполагает, Бог располагает, а ниже написал: Если ты отыщешь ее, то как приведешь обратно? На цепи?
— Господи, нет! — воскликнул Стю. — Но, Ник, не можем же мы просто позволить ей скитаться по округе! Она вбила себе в голову какую-то дурацкую идею, будто она обидела Бога. Что, если ей померещится, что она должна удалиться в некую херовую пустыню, как какой-нибудь парень из Ветхого Завета?
Я почти уверен, что именно это она и сделала, — написал Ник.
— Ну вот тебе, пожалуйста!
Глен положил руку Стю на плечо.
— Остынь на минутку, Восточный Техас. Давай разберемся, какой в ее поступке смысл.
— Да к чертям весь этот смысл! Не вижу я никакого смысла в том, чтобы оставить старуху бродить где-то днями и ночами, пока она не умрет от истощения!
— Она не просто какая-то старуха. Она — Матушка Абагейл, и здесь она — папа римский. Если папа решит, что должен прогуляться в Иерусалим, разве ты, будучи истинным католиком, стал бы спорить с ним?
— А, черт, но ведь это же другое дело, и ты это знаешь!
— Нет, это то же самое. Да. По крайней мере именно так воспримут это люди в Свободной Зоне. Стю, ты готов с уверенностью заявить, что Бог не велел ей бродить по кустам?
— Н-нет… но…
Ник тем временем писал и, закончив, протянул листок бумаги Стю, которому пришлось помучиться, чтобы разобрать некоторые слова. Обычно почерк у Ника был четким, но эти строчки были написаны второпях, быть может, в раздражении.
Стю, это все равно ничего не изменит, кроме того, что, быть может, ухудшит моральный климат в Свободной Зоне. По даже в этом я не уверен. Люди не разбредутся лишь оттого, что она ушла. Это значит, что в данный момент нам не придется согласовывать с ней наши планы. Может, это и к лучшему.
— Я скоро просто рехнусь, — сказал Стю. — Иногда мы говорим о ней как о какой-то преграде, которую нужно объехать, вроде дорожного завала. А порой вы говорите о ней как о папе римском, и она, видите ли, не может сделать ничего неправильного, даже если и захочет. Но так уж случилось, что я люблю ее. Чего ты добиваешься, Никки? Чтобы кто-то споткнулся осенью об ее тело в какой-нибудь рытвине к западу от города? Ты хочешь, чтобы ее оставили там и она превратилась в… священный корм для ворон?
— Стю, — мягко возразил Глен. — Это было ее решение уйти.
— А, черт, что за бред, — сказал Стю.
К полудню весть об исчезновении Матушки Абагейл разошлась по всему сообществу. Как и предсказывал Ник, общая реакция выразилась скорее в безрадостном принятии этого факта, чем в ужасе или панике. Мнение людей в целом свелось к тому, что она, должно быть, ушла молиться «о наставлении Божьем», чтобы помочь им выбрать верную дорогу на общем собрании 18-го.
— Я не хочу богохульствовать, называя ее Богом, — сказал Глен за ленчем на скорую руку в парке, — но она что-то вроде доверенного лица Господа. Силу веры любого общества можно измерить по тому, насколько эта вера ослабевает, когда исчезает ее главный культовый объект.
— Повтори-ка это еще разок для меня.
— Когда Моисей разбил золотого тельца, израильтяне перестали поклоняться ему. Когда воды затопили храм Ваала, люди решили, что Ваал вовсе не такой уж распрекрасный Бог. Однако Иисус пошел перекусить и исчез на две тысячи лет, а христиане не только до сих пор следуют его учению, но живут и умирают, веря, что в конце концов он вернется, и когда это произойдет, они воспримут это как нечто вполне естественное. Так и Свободная Зона относится к Матушке Абагейл. Эти люди не сомневаются, что она вернется. Ты разговаривал с ними?
— Ага, — кивнул Стю. — Просто не могу в это поверить. Старая женщина бродит невесть где, а каждый твердит: угу, интересно, принесет ли она вовремя Десять Заповедей на каменных скрижалях — в аккурат к собранию.
— Может, и принесет, — угрюмо буркнул Глен. — Впрочем, не все говорят «угу». Ральф Брентнер буквально волосы рвет на себе от отчаяния.
