— Это правда, — скрипнул Большой Дитрих.
— Если судить по названию, рациоген, очевидно, в чем-то вступает в конфликт с вашими взглядами. Но стоило ли затевать глобальную охоту за какой-то железкой, пусть даже она пришлась вам не по нраву?
— Не по нраву, говоришь? — Гросс недовольно закряхтел. — Еще бы! Но нравится эта железка Большому Дитриху, или нет — это лишь его беда, и здесь ты прав. Мне многое не нравится в этом мире. Всего не запретишь, хоть есть и соблазн, и права немалые… А что ты скажешь, если не нравится еще и тридцати членам президиума Академии Человека из тридцати двух, плюс всем без исключения членам Совета по социальному прогнозированию?! Железку, как ты назвал рациоген, выковали злые руки и холодным молотом. Достойно сожаления, что наковальней послужила Земля. И это не впервые…
— Я бы хотел возразить вам, — опустив глаза, произнес Кратов. — Без сомнения, именно рациогену я обязан тем, что сейчас беседую с вами целый и невредимый, а не болтаюсь замороженным трупом в корабле, обреченном на вечное падение в экзометрии. Согласитесь, это не вяжется с представлением о каком-то изначально злом умысле…
— А ты не думал, что не окажись рациоген на твоем пути — и с кораблем вообще ничего бы не стряслось? — сощурился старец.
— Не думал, — признался Костя.
— А я думал… Мне понравилось то, как ты возражал. Ты умеешь мыслить. А может быть, ты склонен к адаптации, невольно перенимая у собеседника манеру поведения и речи. Тогда место твое не среди звездоходов…
— Пока я не ищу себе иного места, — кротко сказал Костя.
— Но само возражение понравилось мне гораздо меньше. Верно: назначение рациогена, казалось бы, не лишено благородства. Ведь что он делает? Наводит дополнительные нейронные мосты в мозгу. Если нет мозга лепит его из того материала, что имеется в наличии. Вразумить неразумное! И многократно усилить разум, если он уже есть! Были опыты и результат потрясал. Тупые твари начинали искать общения между собой. Я сам видел: паршивая белая крыса, забот у которой — грызть да совокупляться, вдруг оседала на задние лапы и начинала в ужасе озираться. Словно с трудом соображала, что с ней творится. Куда она попала? Кто посмел глумиться над ее достоинством? И кто она в этом мире? В ее дурацких красных глазах вызревал мучительный вопрос! Растения — растения! — звали на помощь при близости огня, сворачивая листья или модулируя биополе…
— Удивительно, но я никогда не слышал того, о чем вы рассказываете.
— Твои родители еще не зачали тебя, когда рациоген был испытан, запрещен и разрушен. Мы наивно полагали: окончательно и навек. Ошиблись… Он был построен в нескольких модификациях, и одна из них уцелела до сих пор. Либо ее воссоздали. Мы еще станем выяснять, кто и как сделал это. Тогда, хотя большинство академиков-президентов осудило рациоген, нашлись и сторонники такой страшной забавы — раздаривать разум. Гораздо больше, чем мы предполагали, и не те, от кого ожидали. Конечно, всякому приятно иметь власть над неразумной материей! Господь тоже хлопал в ладоши, сотворив Адама и Еву…
— Так что же вам не нравится? — терпеливо спросил Костя.
— А вот что: воздействие рациогена на уже сформировавшийся интеллект. Те, кто создал его впервые, об этом не подумали.
— Странно!
— Что странно? То, что мне это не нравится?
— Нет, то, что они не подумали об этом.
— Они не успели… А вот новое поколение «творцов» сообразило. В нашем мозгу около сотни триллионов синапсов. И эти триллионы почти не используются. Рациоген же дарит мозгу власть над ними. Объединять и распределять по своему усмотрению. Увеличивать их число. Быть может, и уменьшать, если понадобится. Строить интеллектуальные субструктуры и метаструктуры. Средний человеческий мозг, довольно хаотичное скопище клеток, внезапно обращается в сверхмощный, ни на что во всех природах не похожий мыслительный прибор. Я уже говорил, что он изменяет себя. Но при этом он изменяет и самого хозяина!
Несмотря на жару, Кратов внезапно почувствовал сильный озноб. Уже не впервые за эти дни земного покоя и благополучия им овладели глухие отголоски необъяснимой, дремлющей где-то в подсознании тоски. В такие минуты он замыкался, прятался от друзей, а бессонными ночами уходил плавать далеко в море совершенно один, если не считать высокой и ко всему равнодушной Луны.
Но сейчас уйти он не мог. Как бы ему того ни хотелось.
— Тебе, наверное, доводилось встречаться с людьми-два, — продолжал Большой Дитрих. — Нет? Значит, доведется. Развелось их… Я всегда был противником конструирования живых существ, а тем паче проектов управляемого антропогенеза. Ни к чему хорошему это не ведет. Но люди-два все же плоть от плоти нашей, и они — слабая тень того, что делает рациоген с человеком. При всех своих отличиях они были и остаются людьми. Эти биороботы разумны и, как ни странно, человечны! В них каким-то чудом воспроизведены человеческие добродетели. Совесть, стыд, стремление к добру и неприятие зла… Как это удалось их создателям? Ведь там были и те, кто строил первый рациоген! Должно быть, божественную искру невозможно погасить в человеческом материале. И хотя со всякой доступной мне возвышенности я мечу громы и молнии на их головы, наедине с собой я возношу хвалу Господу за то, что он не оставил их своей благодатью.
— Вот видите, — сказал Костя с удовлетворением.
Ему было приятно любое сомнение, любое противоречие в длинных тирадах Гросса. Он вряд ли мог хоть как-то возразить и поэтому рад был предоставить старцу возражать самому себе.
— Но рациоген не таков, — сердито сказал Большой Дитрих. Добродетель для него — миф. Нравственно то, что эффективно. Нравственно то, что позволяет оптимально решить поставленную задачу… Под воздействием рациогена человек становится машиной, хотя продолжает считать себя человеком. И не то страшно, что он превращается в машину со стертыми за ненадобностью нейронными программами стыда и совести. Страшно то, что, полагая себя человеком, он всех остальных видит недочеловеками. И способен их растоптать, если они перейдут ему дорогу.
— Откуда вы знаете, как это бывает… с человеком? — пробормотал Костя, краснея.
— Знаю. Были добровольцы. Да и ты знаешь. А я знаю, что ты знаешь. И я виноват перед тобой в том, что позволил впутать тебя в наши взрослые дела.
— Но я не ребенок, — сказал Кратов с оттенком обиды.
— А кто ты для меня?.. Пазур отдал тебя рациогену, как младенца Молоху. Чтобы спасти… нет, не корабль, не вас, ни даже себя. Чтобы спасти сам рациоген! И он не прогадал. Правда, он втайне надеялся, что ты не вернешься. А ты каким-то чудом вернулся, хотя почти обо всем забыл так было угодно рациогену. Он расколол твою память вдребезги, и ты никак не можешь склеить ее наново. Ты помнишь, что работал в гравигенной секции, не не помнишь как. Ты был счастлив в те минуты, но сейчас тебе стыдно за это счастье, как нормальному человеку с живой совестью… Только неясно мне, как же ты оттуда, из-под энергетических полей и лучевых ударов, не защищенный ничем — в том числе и чарами рациогена, вернулся. И какие силы восстановили твою необратимо стертую человеческую совесть.
