Едва я закончил свою работу, как шаги, раздавшиеся в трюме, принудили меня скрыться. Около моего убежища неверными и слабыми шагами прошел какой-то человек. Я не мог видеть его лица, но обстоятельства позволили мне заметить общий его вид. Печать дряхлости и преклонности была несомненна. Колени его дрожали, и все тело колебалось под бременем долгих лет. Обращаясь к самому себе, он пробормотал глухим прерывающимся голосом несколько слов на языке, которого я не мог понять, и начал копошиться в углу среди беспорядочной груды каких-то странных инструментов и обветшавших морских карт. Все его манеры представляли из себя странную смесь: это была ворчливость вторичного детства и исполненная достоинства величавость бога. В конце концов он отправился на палубу, и я его больше не видал.
* * *
Душой моей овладело чувство, для которого я не нахожу названия, ощущение, которое не поддается анализу; поучения минувших времен для него недостаточны, и я боюсь, что даже будущее не даст мне к нему никакого ключа. Для ума, подобного моему, последнее соображение является прямой пагубой. Никогда – я знаю, что никогда – мне не удастся узнать ничего относительно самой природы моих представлений. Однако нет ничего удивительного, если эти представления неопределенны, ибо они имеют свое начало в источниках совершенно новых. Новое чувство возникло – новая сущность присоединилась к моей душе.
* * *
Уже много времени прошло с тех пор, как я впервые ступил на палубу этого страшного корабля, и лучи моей судьбы, как я думаю, собрались в одну точку. Непостижимые люди! Погруженные в размышления, разгадать которые я не в состоянии, они проходят предо мною, не замечая меня. Скрываться от них – крайнее безумие с моей стороны, ибо они не хотят видеть. Я только что прошел совершенно перед глазами штурмана; не так давно я рискнул пробраться в собственную каюту капитана и достал оттуда материал, с помощью которого я пишу теперь и записал все предыдущее. Время от времени я буду продолжать свой дневник. Правда, у меня нет никаких средств передать его миру, но я попытаюсь как-нибудь устроиться. В последнюю минуту я положу манускрипт в бутылку и брошу ее в море.
* * *
Произошло событие, которое дало мне пищу для новых размышлений. Не являются ли такие вещи действием непостижимой случайности? Я рискнул выйти на палубу и, не обратив на себя ничьего внимания, улегся среди груды выблинок и старых парусов, на дне ялика. Размышляя о странностях моей судьбы, я совершенно бессознательно взял находившуюся здесь мазилку для смолы и стал мазать края только что сложенного лиселя, лежавшего около меня на бочонке. Лисель теперь выгнут и красуется на корабле, а случайные мазки сложились в слово Открытие.
За последнее время я сделал много наблюдений касательно структуры судна. Хотя оно и хорошо вооружено, тем не менее, как я думаю, оно не представляет из себя военного корабля. Его снасти, конструкция и общее снаряжение являются живым отрицанием военных предприятий. Мне легко понять, что́ корабль из себя не представляет, но что́ он из себя представляет – относительно этого, я боюсь, мне невозможно ничего сказать. Не знаю, каким образом, но, внимательно рассматривая его необычайную форму и странный характер его деревьев для шлюпочных мачт, его гигантский рост и громадный запас парусин, его нос, отличающийся строгой простотой, и старинную обветшавшую корму, я чувствую, что в моем уме возникают вспышки смутных ощущений, говорящих мне о знакомых вещах, и с этими туманными тенями прошлого всегда смешиваются необъяснимые воспоминания о древних чужественных хрониках и давно прошедших веках.
* * *
Я внимательно освидетельствовал ребра корабля. Он выстроен из материала, мне неизвестного. В характере дерева есть какие-то поразительные особенности, которые, как мне думается, делают его негодным для целей мореплаванья. Я разумею его крайнюю ноздреватость, причем беру ее независимо от тех червоточин, которые неразрывны с плаваньем по этим морям, и независимо от гнилости, которую нужно отнести на счет его возраста. Быть может, мои слова покажутся замечанием слишком утонченным, но мне хочется сказать, что это дерево имело бы все характеристические особенности испанского дуба, если бы испанский дуб мог быть раздут какими-нибудь искусственными средствами.
Перечитывая предыдущие строки, я невольно припоминаю остроумное изречение одного голландского мореплавателя, старого бывалого моряка. «Это верно, – имел он обыкновение говорить, когда кто-нибудь высказывал сомнение в правде его слов, – это так же верно, как то, что есть море, где самый корабль увеличивается в росте, подобно телам моряков».
* * *
Около часа тому назад я осмелился войти в толпу матросов, находившуюся на палубе. Они не обратили на меня никакого внимания и, хотя я стоял среди них, они, казалось, совершенно не сознавали моего присутствия. Подобно тому старику, которого я впервые увидал в трюме, все они носят на себе печать седой старости. Их слабые колена дрожат, их согбенные плечи свидетельствуют о престарелости, их сморщенная кожа шуршит под ветром, их голоса глухи, неверны и прерывисты, в их глазах искрится застарелая слезливость, и седые их волосы страшно развеваются под бурей. Вкруг них на палубе везде разбросаны математические инструменты самой странной архаичной формы.
* * *
Я упомянул несколько времени тому назад, что лисель был водружен на корабле. С этого времени корабль, как бы насмехаясь над враждебным ветром, продолжает свое страшное шествие к югу, нагромоздив на себя все паруса; он увешан ими с кло-тов до нижних багров и ежеминутно устремляет свои брам-реи в самую чудовищную преисподнюю морских вод, какую только может вообразить себе человек.
Я только что оставил палубу, где не мог держаться на ногах, между тем как судовая команда, по-видимому, не ощущает ни малейших неудобств. Мне представляется чудом из чудес, что вся эта громадная масса не поглощена водою сразу и безвозвратно. Нет сомнения, что мы присуждены беспрерывно колебаться на краю вечности, не погружаясь окончательно в ее пучины. С волны на волну, из которых каждая в тысячу раз более чудовищна, чем все гигантские волны, когда-либо виденные мной, мы скользим с быстрой легкостью морской чайки; и колоссальные воды вздымают свои головы, подобно демонам глубин, но подобно демонам, которым дозволено только угрожать и воспрещено разрушать. То обстоятельство, что мы постоянно ускользаем от гибели, я могу приписать лишь одной естественной причине, способной обусловить такой эффект. Я должен предположить, что корабль находится в полосе какого-нибудь сильного потока или могучего подводного буксира.
