Пилчер повел его по длинному проходу к задней части помещения, а потом – по другому проходу между механизмов.
– Вот и пришли, – сказал он.
Тут была клавиатура, датчики, индикаторы и цифровая надпись: «Тереза Лиден Бёрк. Дата консервации: 19.12.13. Сиэтл, штат Вашингтон».
Внизу в передней части аппарата тянулась полоса толстого стекла в два дюйма шириной. Сквозь нее виднелся черный песок и светлое пятно – часть щеки Терезы.
Хасслер невольно прикоснулся к стеклу.
– Мы собираемся начать, – сказал Пилчер.
– Она спит? – спросил Хасслер.
– Ни один из наших анализов – а их было проведено множество – не показывает ни малейшего уровня чувствительности во время консервации. Активность мозга отсутствует. Самый долгий период, какой пребывали в консервации объекты нашего исследования, – девятнадцать месяцев. Все время, пока они находились в таком состоянии, никто не докладывал ни о какой чувствительности.
– Значит, вот на что это похоже, когда гаснет свет?
– Что-то вроде того. Вы улучили минутку, чтобы прочитать памятку в вашей комнате? Все ее получили.
– Нет, я только что прошел медицинское исследование и сразу явился сюда.
– Ну, тогда вас ожидает несколько сюрпризов.
– Из вашей команды все погружаются в консервацию нынче ночью?
– Была отобрана маленькая группа тех, кто останется еще на ближайшие двадцать лет. Они будут продолжать собирать провизию. Позаботятся о том, чтобы у нас имелась новейшая технология. Закончат кое-какие дела.
– Но вы погружаетесь.
– Конечно. – Пилчер засмеялся. – Моложе я не становлюсь. Я предпочел бы отложить оставшееся мне время для грядущего мира. А теперь нужно вернуться туда.
Хасслер последовал за ним в пещеру.
Люди Пилчера ждали там – все разряженные в пух и прах. Мужчины в смокингах, женщины в коротких черных платьях.
Он, улыбаясь, забрался на деревянный ящик и окинул взглядом толпу.
При свете гигантского шара, свисающего на тросе со скалы наверху, Хасслеру показалось, что глаза Пилчера затуманились от чувств.
– Сегодня вечером мы приближаемся к концу тридцатидвухлетнего пути созидания. Но, как и любой конец, это к тому же начало. Говоря «прощай» знакомому миру, мы предвкушаем будущий мир. Мир, который ждет нас через две тысячи лет. Я возбужден. Знаю, что и вы тоже. И, может быть, вы в придачу боитесь, но это нормально. Страх означает, что вы живы. Раздвигаете пределы. Нет приключения без страха, и, господи, все мы на краю самого поразительного приключения.
Он поднял очки на лоб.
– Мне бы хотелось предложить тост. За вас – за всех до единого, кто зашел со мной так далеко и собирается совершить этот последний прыжок веры. Я обещаю, что парашюты раскроются.
По толпе пробежал нервный смех.
– Благодарю вас. Благодарю за ваше доверие. За вашу дружбу. Это – за вас!
Пилчер выпил.
Все выпили.
У Хасслера начали потеть ладони.
Дэвид взглянул на наручные часы.
– Одиннадцать вчера. Пора, друзья мои.
Пилчер передал свой бокал Пэм. Расстегнул галстук-бабочку и отбросил его. Снял пиджак и уронил на скалу. Люди начали аплодировать. Он сбросил с плеч подтяжки и расстегнул плиссированную рубашку.
Теперь начали раздеваться и остальные.
Арнольд Поуп.
Пэм.
Все мужчины и женщины рядом с Хасслером.
В пещере стало тихо.
Слышалось лишь шуршание одежды, которую снимали и бросали на пол.
Хасслер думал: «Какого черта?»
Но очень скоро, если он не присоединится к происходящему, останется единственным одетым человеком в помещении, и это почему-то казалось еще худшим, нежели раздеваться перед совершенно незнакомыми людьми.
Он снял галстук-бабочку, затем – костюм.
Спустя две минуты сто двадцать человек стояли в пещере нагишом.
Пилчер сказал со своего пьедестала:
– Извиняюсь за холод. С этим ничего не поделаешь. И, боюсь, там, куда мы отправляемся, будет еще холоднее.
Он слез с ящика и босиком направился к стеклянной двери, которая вела в зал консервации.
Войдя туда, Хасслер уже спустя тридцать секунд начал неудержимо дрожать – отчасти от страха, отчасти от холода.
В проходах образовались очереди, люди в белых лабораторных халатах направляли движение.
Приблизившись к одному из них, Хасслер сказал:
– Я не знаю, куда идти.
– Вы не прочитали памятку?
– Нет, простите, я только что получил…
– Ничего страшного. Как вас зовут?
– Хасслер. Адам Хасслер.
– Идемте со мной.
Лаборант проводил его к четвертому ряду и показал в проход между машинами со словами:
– Ваша посередине слева. Поищите табличку с вашим именем.
Хасслер последовал по проходу за четырьмя голыми женщинами. Казалось, испарения стали плотнее, и его дыхание вырывалось на холоде па́ром. Под подошвами его босых ног металлическая решетка над камнем была холодной, как лед.
Он прошел мимо мужчины, который забирался в машину.
Вот теперь ему стало по-настоящему страшно.
Рассматривая каждую табличку с именем, Хасслер понял, что никогда не представлял себе этого момента. Никогда к нему не готовился. Конечно, он знал, что этот момент приближается. Знал, что осознанно на такое пошел. Но почему-то подсознательно он представлял себе нечто вроде общего наркоза. Маска, опускающаяся на лицо в теплой операционной. Лампы, меркнущие в наркотическом блаженстве. И уж как пить дать он не представлял, что будет топать голым в компании сотни других людей…
Вот!
Табличка с его именем.
Его, срань господня, машина.
«Адам Т. Хаслер. Дата консервации: 31.12.13. Сиэтл, штат Вашингтон».
Он рассмотрел кнопочную панель. Непонятный набор символов.
Поглядел налево и направо, но остальные уже исчезли в своих машинах.
К нему подошел еще один лаборант.
– Эй, можете меня выручить? – спросил Хасслер.
– Вы не прочитали памятку?
– Нет.
– Тогда понятно.
– Пожалуйста, не могли бы вы просто мне помочь?
Лаборант набрал что-то на клавиатуре и пошел дальше.
Раздалось шипение пневматики, как будто вырвался сжатый газ, а потом передняя панель машины приоткрылась на несколько дюймов.
Хасслер открыл ее до конца. За ней была тесная металлическая капсула. Маленькое сиденье и подлокотники из черного сплава, а на полу – контуры человеческих ступней.
Негромкий голос в голове Хасслера прошептал: «Ты выжил из ума, к чертям собачьим, если собираешься забраться в эту штуку».
Но он все равно это сделал, шагнув внутрь и примостившись на ледяном сиденье.
Из стен выстрелили оковы и сомкнулись вокруг его лодыжек и запястий.
