— Какое дело? Свою вертикаль власти?
— Её самую. — Уоррен бросил взгляд назад, в недра лаборатории, и, обхватив Эллиса за плечи, повёл его с веранды на тенистую лужайку. Понизив голос, Уоррен добавил: — Эти лысолобые — неплохие ребята, но давай посмотрим правде в глаза. Они ведь, по сути, не люди — в отличие от нас и наших будущих детей. Сам посуди: они же не умрут. Нам всю вечность с ними мучаться. Я только и хочу, чтобы они усвоили своё место в новом миропорядке.
Своё место? В новом порядке? Эллис не был уверен, где очутился: либо на рабовладельческом Юге США, либо в нацистской Германии, году эдак в 1936-м.
— И где же их место?
Уоррен прищурился.
— Ты чего такой кислый?
— Только что на ферму заходил, там Роб собирался исхлестать Яла прутом, потому что пришёл его черёд задавать побои. Сказал, это ты придумал.
— Эллис, они под землёй понятия не имеют о власти. Я пытаюсь это исправить. Нам без дисциплины потом не управиться, так пусть учатся следовать приказам.
— Ну так объясни мне, зачем их этому учить? Нет, я могу понять, почему ты хочешь вернуть женщин, детей и семью. И соглашусь, приятно заниматься чем-то стоящим, видеть пользу от своего дела, но это не значит, что надо в фашизм подаваться. Пускай все будут равны, почему нет?
Уоррен глядел на Эллиса так, словно его подводил слух. Он часто так делал в баре, когда кто-нибудь жаловался на футбол или заявлял, что взгляды Уоррена на женщин давно устарели.
— Потому что мы не равны, — отрезал его друг. — Ты что, в социалисты записался?
— «Мы считаем за очевидные истины, что все люди сотворены равными» — второй абзац Декларации независимости, припоминаешь? — Эллис начал повышать голос. Уоррен нахмурился.
— Именно, что «люди». То есть мы с тобой, братец.
— Но…
— Джефферсон был умным дядькой, — с довольной улыбкой произнёс Уоррен и снисходительно подмигнул. — Он же не написал «все живые существа». Старина Томми сам немало рабов в поместье Монтичелли держал. Он не путал, где человек, а где его слуга. Ведь правда в том, что все разные. Ты умнее меня. Я сильнее тебя. Такие вот факты. Люди хотят, чтобы все были одинаковыми, но так не бывает. Все друг от друга отличаются… Ну, кроме этих лысых кукол. В этом вся беда, и они в курсе. Потому и пришли к нам. Ведь мы с тобой знаем, как жить в настоящем обществе, умеем брать на себя инициативу и любим соперничество. Настоящие мужики не бегут от драки. Мы знаем, как о себе позаботиться. И когда всё накроется медным тазом, мы сумеем выжить. Вот и выходит, что мы ценнее да важнее всех. Никого не хочу обидеть, просто так устроен мир. Конечно, мы все будем равны, только некоторые будут равнее других.
— Прямо по завету свиней.
— Чего? — покосился на него Уоррен.
— То же самое говорили свиньи в «Скотном дворе» Оруэлла.
— Не слыхал.
— Тебе бы понравилось. Короткая книга, легко читается. О бесчестных лидерах революций — считай, камень в огород коммунизма.
Уоррен ухмыльнулся.
— Ну не смеши. Я, что, на Сталина похож? Новое общество построим мы — ты да я. Не какие-то жадные политики, богачи или снобы-интеллектуалы — два обычных старика. И мы не повторим ошибок тех, кто был до нас.
— Готов поспорить, до нас все говорили то же самое.
— Хватит паясничать. Послушай меня. Мы оба помним, как жилось в нашем детстве. В пятидесятых всё было идеально: женщины воспитывали детей, а мужчины зарабатывали деньги. За детей никто не боялся, они росли счастливыми, а государство не лезло в чужие дела. Каждый знал своё место, и Америка урчала, как гоночный «Понтиак». Я всего-то и хочу, что вернуть нас на правильный путь.
Интересно, подумал Эллис, помнил ли Уоррен их последнюю беседу в баре? Для него уже почти десяток лет прошёл, так что навряд ли. Уоррен никогда не отличался хорошей памятью, даже в юности. Впрочем, они с Эллисом так часто говорили о «старых добрых временах», что эта тема навсегда въелась Уоррену в мозг. За барной стойкой все любят ностальгировать, и они вдвоём нередко предавались воспоминаниям.
— Откуда ты знаешь, как тогда жилось? Я, например, не знаю. Нам в пятьдесят девятом по три года было. Ты сочинил для себя несуществующий мир. Это ложные воспоминания, Уоррен, которые тебе вбили в голову телешоу. Только для тебя они уже стали документальными фильмами. В пятидесятых тоже бед хватало. — Эллис уже не столько вёл беседу, сколько рассуждал вслух, размышлял, пытаясь найти честный ответ.
Уоррен закатил глаза.
— Нет, серьёзно, — поспешил Эллис. — Подумай секунду. Я смог посмотреть на прошлое со стороны. Да и ты тоже. Если оглянуться назад… мне кажется, мозг умеет как-то стирать всё плохое. Когда я думаю о Пегги, то почти не вспоминаю о ссорах и обидах. Я помню только хорошее. Все говорят, что лучшие годы в их жизни — это старшие классы. Но я уверен, взять и вернуть кого-нибудь в ту пору, когда надо мириться с родителями, учителями, запретами и давлением сверстников — тут любой бы передумал. Да и что мы знали о мире, когда были детьми? Мы же оба в Санту верили, скажи нет? Детям о настоящих проблемах не рассказывают. Разумеется, им жизнь лучше кажется.
— Ну да, как же, в пятидесятых все гнобили женщин, чёрных и геев, верно? Ну и чёрт с ними! Посмотри вокруг, Эллис. Нет их больше и не будет, потому что мы с тобой станем отцами новый расы.
— Ты правда думаешь, что женщин устроит роль Джун Кливер[7], которую ты им так любезно отвёл? Но, конечно, до неё им будет далеко. Джун могла голосовать и курить. Она открыла, что жизнь не сводится к тому, чтобы вечно скрести грязный котелок. И подобные ей разводились со своими Вордами, чтобы построить карьеру. Ты такого не хочешь, и поэтому потребовал себе гарем рабынь, которые никогда и слова поперёк не скажут. Отцу же виднее? Значит, ничего страшного. Или тебя ничто не заботит? Лишь бы создать свой прекрасный мир прошлого?
Уоррен смотрел на него и качал головой, будто старина Эллис совсем рехнулся.
— У нас есть всё, чтобы настоящий рай на земле построить. Разве можно упустить такую возможность?
Эллис молча изучал лицо друга. Тишину нарушал только далёкий гусиный гогот.
— А что такое рай, Уоррен?
— Как это, что такое рай?
У Эллиса закралось мрачное подозрение, что в глазах Уоррена рай — это мир, устроенный по его желанию. Сама мысль, что прав может быть кто-то другой, а не он, никогда даже лучиком не заглядывала в тихий омут его разума.
— Я вот всегда думал… на День благодарения все просили Бога об одном и том же, так? — сказал Эллис. — Королевы красоты одинаково отвечали, чего хотят. У всех первый пункт — мир во всём мире. Дальше: покончить с голодом, болезнями, насилием и утолить всякую нужду и желание. Вот он рай, верно? Но это же и есть Полый мир, Уоррен. Они уже всего добились. Разве их мир — это не рай? Может, просто, мы того не понимаем, потому что нам он кажется чем-то непостижимым? Не знаю… как на самом деле в лотерею выиграть. Каждый об этом мечтает, но вытяни счастливый билет, а счастья в жизни не прибавится, потому что всё выйдет не так, как он себе представлял. Победа в лотерею всех трудностей не решит. Такого просто не бывает. Возможно, мы не видим, что Полый мир — это рай, потому что он идеален, а мы с тобой — нет?
