– Невозможно и ненужно, – отрезал отец. – Всё. Проехали. И чтоб больше…
– Нет, погоди, – остановил его летчик. – Я ему сейчас объясню. Чтобы уяснил и больше не спрашивал. Понимаешь, сынок, – повернулся он ко мне, – это чудо, ты прав. Но очень плохое чудо. Нам стыдно за него, и мы больше не хотим вспоминать о нем. Черт попутал. Была между нами очень сильная злость, и было очень сильное желание воевать. И это желание странным образом исполнилось. Мне все время казалось, что я сплю. И еще я чувствовал, что я расплачиваюсь за это жизнью, здоровьем. Я за эти дни лет на десять постарел…
И тут меня осенило. Вдруг. Внезапно. Но на самом деле эта ясность стала результатом долгих подсознательных раздумий. Слова летчика явились лишь последней каплей. Золотой шарик! Вот кто всему причина. Мы находимся в его поле! Пётр захотел, чтобы об исчезновении его гостя никто не вспомнил, и никто не вспомнил. А гость заплатил за это жизнью. Я захотел стать богатым и знаменитым, и на перроне меня нашел Петруччио… А все пассажиры электрички заплатили за это частью своей жизненной энергии. Батя захотел армию, Боткин захотел воздушный флот…
«Дзин-н-нь», – звякнуло у калитки.
– Это еще кого принесло? – не слишком-то гостеприимно поинтересовался отец. – Иди, открой, что ли.
А я уже понял кто это. И я открыл.
– Здорово! – закричал Петр. Одет он был в джинсовый костюм. Выглядел так, словно был слегка не в себе. Протянутая рука дрожала, глаза лихорадочно блестели. – Ну, ты, брат, и хитрец. Три года за тобой бегаю!
– Чего хотел-то?
– Хочу дачу назад выкупить. За любые деньги. Только проверю кое-что сперва. А для этого туда сходить надо, – он показал рукой на сооружение в центре сада. – С кем-нибудь. Пойдешь со мной?
Всё ясно. Когда желание исполняется, сильнее всех страдает тот, кто к шарику ближе… Работая, он питается чьей-то жизненной силой. Может высосать ее и до конца… Выходит, Петр тоже догадался об этом и зовет меня в качестве корма…
– Давай, сходим, – согласился я.
Глаза Петра радостно сверкнули:
– Пойдем! – заспешил он. – Скорее… Ох, я вас… – пробормотал он, сжимая кулаки. Но тут же испуганно посмотрел на меня, проверяя, расслышал ли я. Естественно, я сделал вид, что ничего не слышал.
– Я пока силовое поле отключу, – сказал я, – а ты сходи на чердак, – я снял с шеи цепочку с ключиком, – там, в верстаке, в ящике лежат два здоровенных ключа от двери в стене. Тащи их сюда. Вот тебе ключик от этого ящика.
– Я сейчас! Я мигом! – схватив ключик, Петр бросился к лестнице на чердак.
Никакой двери в бетонопластовой стене, кстати, никогда не было.
– Веня, кто там у тебя? – крикнул отец.
– Никого, – отозвался я и подумал: «Скоро не будет…» Глядя на дверь чердака, я двинулся к дому, повторяя: «Хочу, чтобы отец был снова здоров, да и Боткин тоже. А главное, хочу, чтобы ни этой «аномальной Зоны», ни этого золотого шара не было». И я действительно до остервенения хотел этого.
И вдруг меня словно током ударило. Я не удержался на ногах и упал. Поднялся. Глянул в центр сада. Стена исчезла. Еще чувствуя себя оглушенным, я добрался до лестницы и поднялся на чердак. Свет там горел, но никого не было. Ящик верстака был выдвинут. Прилепившись к нему, на пол свисала какая-то отвратительная черная сосулька, а рядом валялись джинсовые лохмотья. Прощай, Пётр. Ты подсунул нам Зону. Но бумеранг – оружие смертельное.
В замочной скважине стола торчал ключик с цепочкой. Я вернул ее себе на шею. Заглянул в ящик. Там было пусто. Я спустился вниз. Нужно срочно выпить. Подходя к старикам, я слышал, как отец говорил:
– Ох, генерал, хорош твой коньяк. Силищу я в себе такую вдруг почувствовал! Да нам поправить все в саду – раз плюнуть! Труднее было злость в себе побороть.
– И то правда, – откликнулся генерал. – Ну, Веня, – увидел он меня, – давай, еще по стопочке?
– Давайте, – кивнул я, подсаживаясь. – За ваше здоровье и молодость.
– Шутишь? – усмехнулся тот. И тут отец заметил:
– Генерал! А где же твоя седина?!
«Там же где стена и Зона, – подумал я, – но вы этого еще не заметили…»
– Ты иди в зеркало глянь! – продолжал отец.
– Да, брось ты, – махнул рукой Боткин, – я в сказки не верю.
«Тем более, – подумал я, – что я, похоже, уничтожил последнюю».
* * *
А когда под действием алкоголя и усталости я булыжником рухнул в сон, мне привиделась перламутровая пустыня под изумрудно-белесыми небесами. Я (мы) видел (видели) её всю, хотя она и была бесконечна. Почему-то я (мы) испытывал (испытывали) одновременно и восторг, и страх, и чувство вины от этого.
Потому мы видели, точнее, ощущали, ее всю, что непрерывно обменивались информацией чувств, хотя они и были цепочкой повторений. Мы являлись чем-то единым. Нас было много: мы были далеко друг от друга, но это умножалось на бесконечность. Мы обладали огромной нерастраченной силой. А главным было желание хоть чего-то. Мучительное ожидание действия в обмен на желание. Жажда красоты изменений. Ведь паузы в действиях были огромными кусками вечности.
И перемена случилась. Да такая, какой еще не было. С неба, сверкнув, упала капля. Ещё и ещё. Они посыпались без остановки. Но в песок не впитывались. Капли не были водой, капли были бриллиантами. Они падали и падали, слой за слоем укрывая пустыню.
Мы осознали, что этот бриллиантовый дождь не закончится, что он – форма уничтожения, и даже наша сила против него – ничто. И мы испытали удовлетворение. Он был всегда, наш мир, но скоро он исчезнет, и больше его не будет никогда. И в этом ощущении – «НИКОГДА» – есть наивысшая красота отсутствия ожиданий.
… Он наград не ждал,
Он не ждал похвал,
Он делал то, чего не мог не делать,
Раб и бог цветного мела…
Из песни «Метод»[29]
Нет, она явно не спит, только делает вид. Повернувшись на бок, к ней лицом, я тихо спросил:
– Дорогая, ты действительно уверена, что хочешь туда пойти?
Кристина приоткрыла один глаз.
– Да, – лаконично отозвалась она, и глаз закрылся.
Тихонько, стараясь ее не разбудить, я выбрался из постели ровно в семь ноль-ноль, поймал экомобиль и рванул в студию. Ворона предложил мне провести презентацию в зале Дома композиторов, но я отказался. В конце концов, наша студия не многим меньше. Зато и я, и все наши будут чувствовать себя тут в своей тарелке. Приглашены только самые близкие, самые лучшие друзья, самые уважаемые коллеги да немного специальной прессы. Я не желаю испытывать ни малейшего дискомфорта.
Альбом “Abbey Road. XXI век” не является коммерческим проектом, от его успеха или провала не зависит ничего. Но, несмотря на эту его “никчемность”, я еще никогда не чувствовал такой ответственности. Да, альбом сведен, но, как всегда это бывает, в последний момент обнаружился “ряд мелочей”, и я собирался посвятить им те двенадцать часов, что остались до начала. При чем, я вовсе не был уверен, что этого времени мне хватит.
