Только ночь раз месяц они
Своей песне были творцы.
В небесах он построил дворец,
Чтобы домом тот стал для нее,
Но уюта в стенах его
Не бывало, как Мастера с ней.
И считала она скорбно дни,
Что остались до радости дня,
Занавеску каждый тот день,
Понемногу сдвигала она.
И на небе в месяц лишь раз
Не найдете вы света Луны,
Знайте, с Мастером та сейчас,
Одну ночь лишь вместе они.
И смотря на то, что внизу,
В ожидании милых шагов,
Помогает она молодым,
Свое счастье найти средь цветов.
Лишь одну ночь среди тридцати
Предоставлены сами себе
Те, что счастья безумьем полны,
Для кого нет гор и морей.
Если яблоко ты в пыли
У дороги нежданно найдешь,
Если ты одинок - подними,
Если с милой ты - обойдешь.
Он пел все так же, без особых изысков, но ему хотелось верить.
Когда закончил, некоторое время висела тишина. Спутники, полностью поглощенные миром песни, потрясенно молчали, осознавая ее конец.
- Как про себя пел, - ошарашено прошептал Ригг.
- А? - вынырнул Итернир из забытья песни, - Да. Наверное...
Вновь повисла тишина, обнимая мохнатой лапой.
- Неужто, - нерешительно спросил Ригг в пустоту, - это все? Может, Лестница и правда здесь кончается?
- Тогда тут боги, - сказал Кан-Тун, уставившись в землю, - а нам к богам и надо.
- А если жрецы... - задумался Итернир, подыскивая слово, ошибаются? И это конец Лестницы и богов никаких нет?
- Тогда эта... - подал голос Крын, - домой бы...
- Я вот никак не пойму, - задумчиво сказал Ригг, - как же это жрецы ошибаться-то могут?
- Это что же, - усмехнулся Итернир, - они, по-твоему, не такие люди, как мы?
- Не такие... - убежденно ответил Ригг, - они же с богами...
- Да что вы все "такие", "не такие" заладили, - возмущенно повысил голос принц, - в один голос все твердят, что бежать надо, а вы про жрецов! Как быть нам? Думайте!
- Раскомандовался, - недовольно проворчал Итернир.
- Сейчас-то что мы можем сделать, - вздохнул Ригг, - утром разве что, тот-то, который жрец у стопы... он же говорил, что оружие дадут.
- Ага, когда подпалят нас, тогда и дадут, вместо дров кинут, добавил Итернир.
- Не след щас говорить-то, - пробасил Крын, - все одно - не надумаем... завтра, видать... эта... виднее будет.
- Да, - покачал головой Итернир, - это, наверное, самая трезвая мысль и есть на сегодня.
- Да вы что? - громко изумился принц, - как же? Столько прошли и теперь сдаться? Сложить руки и ждать казни?
- А что делать? - спросил Итернир, тоже повышая голос, помнишь, тогда, в лесу, когда нас дикари те поймали? Тоже ничего не оставалось делать, кроме как ждать. Только Ригг нас и спас, углубившись в воспоминания, Итернир расхохотался, - помнишь, как мы с тобой ругались, когда он развязывал нас?
- Да, - ответил принц, неохотно отступая, - помню. Помню еще как в замке, в бочке мылся, а принцы эти дружбу предлагали...
- Нам есть, что вспомнить, - кивнул Ригг, - помнишь, Крын, как на скале-то, на уступе посреди Стены сидели?
- А как Крын косил?
- Как за обоз бились?
- И мальчик этот с нами тогда стоял. Кто бы мог подумать...
- Как же это, все-таки, - спросил Ригг, - как же это так можно - предать?
- Видать - обманулся, - пожал плечами Итернир, - а вообще, такое часто бывает. Может, пообещали они ему что-нибудь, а может, еще как? Из-за государственных интересов часто приходится идти на предательство. Верно, принц?
Кан-Тун ничего не ответил.
- Все равно, - мотал головой Ригг, - никак в толк не возьму, как же так можно?..
Крын, слушая перебор воспоминаний, попытался и сам вспомнить, что же сделал для общего дела. Он уже давно стал считать это Восхождение общим делом. И готов был отдать жизнь за этих людей. Из своего вклада, напрягшись, вспомнил только, как держал мост. Строили все-таки, вместе.
Улыбнулся. Если бы не его сила, не дойти бы сюда. Хотя, из-за силы, этой проклятой он здесь и оказался. Даже самое далекое воспоминание о детстве было связано с силой. Сейчас ему уже четырнадцать, почти пятнадцать, потому далекое детство помнил мало, одну только картинку.
Он совсем маленький стоит в одной рубашонке до пят посреди двора, а в руке желтый пушистый цыпленок.
- Мама! Мама! - кричит он, - гляди! Какой маленький!
Мать подходит и смотрит на зажатого в кулаке мальчика цыпленка. Охает и качает головой.
- Что же ты, - говорит она, - гляди, он уж мертвый, все нутро наружу. Что же ты сжал-то его так...
- Как же, мама?! - бросается в плач мальчик, всхлипы дергают грудь, душат слезы, - как же?! Он же... Я же только погладить. Мама!..
Проклятие силы преследовало всю жизнь. Только один раз она послужила добру. Тогда, как помнил Крын, из стойла Рушни Корявого сбежал бык. Здоровый черный, как смоль, в самом соку. Его и держали отдельно, потому как был совсем дурной и рвал и других быков и коров. Года два назад это было, как помнилось Крыну. Подросток шел по деревне, а вокруг слышались крики, вопли, и только он безмятежно не придавал им значения. Когда прямо перед ним появился бык, мальчик даже не успел испугаться, просто сунул кулаком прямо в широкий лоб, промеж рогов. Потом все радовались, ходили вокруг него, сам старейшина, Нишок Костлявый хвалил.
Но во всех остальных случаях, сила приносила одно несчастие. Он редко думал, и к родителям то и дело приходили, кто за поломанную руку сына, кто за задушенную скотину, кто за развороченный амбар али плетень. Отец ругал его дурнем и нещадно порол.
Так Крын и попал сюда. Деревню давно беспокоила его удаль. Он, хотя никогда не задирал других, и редко понимал, когда задирают его, в играх способен был перегнуть палку по недомыслию. И однажды, когда сошлись стенка на стенку с другой деревней, вышиб из соседского парня дух. Мать долго убивалась над телом. Отец отвел на тризну своего бычка, но старейшины порешили при первом удобном случае отправить его из деревни. А к этому году Костлявый и предложил, чтобы послужил дурень деревне.
Большую часть своей жизни Крын вместе со старшими братьями ходил с отцом на работы. Отец был знатным плотником и его приглашали и из дальних деревень то мосты ладить, то избы рубить. Однажды даже ставили терем наместнику. Там-то Крын и давал выход силе, попутно трудолюбиво стараясь уяснить уроки отца. Совсем еще пацаном он один поднимал бревна, которые таскали два взрослых мужика. Зато с ремеслом было тяжелее. Вроде все поймет, и, получив лесину, правильно определял волокно и видел, к чему та сама тяготит, но, работая, постоянно делал что-нибудь на свой лад. Отец ругался. Поминал не одно поколение мастеров, которые, знать, не дураки были, что так всегда делали. И порол. Крын сам очень печалился от своей непутевости. Старался делать, как все, но нет-нет да сбивался.
