- Здравствуй, Эдя! - сказала Даша каким-то сдавленным голосом.
- Здравствуй! - Я сдержанно кивнул в ответ и отступил в сторонку, давая дорогу, хотя, как читатель понимает, никакой дороги в этом месте не было.Гуляешь? Так сказать, цветочки-ягодки? Ромашки-лютики?
Даша не приняла шутки.
- Я долго думала, Эдя... В прошлую ночь и глаз почти не смыкала...
- Ну, это ты зря! Сон - святое дело, учти это. У нас на Земле без сна обходятся лишь сумасшедшие да влюбленные. Да и то, слыхать, выкраивают часок-другой, чтобы прижаться щекой к пуховой подушке.
- Тебе смешно,- Даша чуть не плакала.- А я... Я люблю тебя, Эдя... Люблю, люблю, люблю...- Она смотрела на меня глазами, полными слез. Ее пушистые ресницы дрожали, и слезы текли, оставляя следы.
- Даша, опомнись! - Я взял ее за руку.
- Люблю, люблю, люблю!..- продолжала она твердить, как одержимая.- Я тебя сразу полюбила, с первого взгляда, когда ты пришел на праздник дождя, помнишь?
Праздник дождя я помню, разумеется. Но Дашу...
Нет, Дашу я не заметил, а значит, и запомнить не мог.
Наверно, будучи при исполнении служебных обязанностей, она держалась ближе к конторе, в то время как я - ближе к столовой. Здесь мы, правда, столкнулись, но это было уже после того, как дождь перестал.
- Да, конечно,- сказал я, потому что правда и ложь в данном случае имели примерно одинаковый вес.
- Я сразу поняла, что ты не наш Эдька Свистун. Но имей в виду, я никому об этом не сказала, никому-никому... Да мне и говорить некому, настолько я одинока. После, когда ты признался, таить уже не было смысла. А до того я и рта не раскрывала. Я умею хранить тайны! - Последние слова Даша произнесла с подчеркнутой твердостью "А она ничего",- подумалось мне.
Где-то я слыхал (или читал), будто министерство сельского хозяйства Соединенных Штатов Америки долгое время занималось важными исследованиями сравнивало современных двадцатилетних женщин с их ровесницами периода 1939 года [ О каких Соединенных Штатах идет речь - здешних или тамошних,установить не удалось. ]. Зачем это понадобилось именно министерству сельского хозяйства, трудно сказать, но вот результат: у современных женщин рост выше на целый дюйм, талия тоньше, обхват бедер уже.
Глядя на Дашу, я подумал, что она как нельзя лучше соответствует типу современной женщины, какой она представляется агрономам, ветеринарам и зоотехникам. Роста Даша была высокого, талия нельзя сказать, чтоб очень тонкая, но еще и не заплыла... не успела заплыть жиром. Обхват бедер... Но о бедрах, к сожалению, ничего не могу сказать. Не могу сказать по той простой причине, что я их, эти бедра, не обхватывал.
Мне хотелось обхватить, вот так упасть на колени и обхватить, но что-то удерживало меня.
- Да, ты права, я не ваш Эдька Свистун,- подтвердил я, не зная еще и не догадываясь, куда она клонит.
- Ну вот! - обрадовалась Даша.- Я рада...
Я очень рада, что ты не наш... Фрося любит нашего, а я тебя, тебя... Я никого еще не любила так сильно, как тебя. И выбрось из головы Фросю, она тебе не пара.
- При чем здесь Фрося?
- Я видела, как ты стоял перед нею на коленях...В голосе секретарши Ивана Павлыча прозвучала обида.- И это ты... первое человекоподобное существо, прилетевшее к нам из космоса... О, мужчины! Видно, на всех планетах вы одинаковы! Камень принимаете за хлеб насущный и самый натуральный хлеб отвергаете, полагая, что это камень.
Несмотря на то, что говорила Даша очень художественно, я понял, что камень - это Фрося, а хлеб насущный - она сама.
- Да, стоял... Но это ничего не значит,- сказал я.
Наступила долгая пауза. Даша смотрела на меня, я - на нее. Солнце, наверно, уже коснулось горизонта, оно освещало только верхушки деревьев, здесь же, на Земле, было сумеречно. Но и в сумерках, разлитых по всему воздуху, я отчетливо различал каждую родинку на теле Даши, каждую ее ресничку. А если взять во внимание, что кругом стояла первобытная, ничем не нарушаемая тишина, то станет ясно, что я так же отчетливо слышал и дыхание Даши. Смотрела она в упор, почти не мигая, и дышала редко, точно через силу, и это не предвещало ничего хорошего. И правда, минуту спустя, когда пауза становилась уже непереносимой, она сказала:
- Возьми меня, Эдя... Туда, туда...- Она сомкнула на груди руки и устремила взгляд вверх.
Я растерялся.
- Куда тебя взять? Ты понимаешь, что говоришь?
- Туда, на свою планету... Возьми, Эдя! Я буду тебе верной женой, вот увидишь! Не женой - тенью, если хочешь - твоей госпожой и повелительницей.
Читатель, наверно, заметил, что в словах Даши смешались самые, казалось бы, несовместимые представления. С одной стороны - тень (в фигуральном смысле, разумеется), а с другой - госпожа и повелительница... Но это объясняется очень просто. В быту здешние мужчины любят подчиняться женщинам. И, кстати, женщина здесь почитается тем больше, чем скорее она становится госпожой и повелительницей.
- Но это невозможно! Каждый, кто летит в космос, рискует жизнью.
- Я готова на все!
- Мы можем ведь и не долететь... Допустим, что-то поломается, выйдет из строя, и мы вынуждены будем опуститься на какую-нибудь необитаемую планету...
- Это прекрасно, Эдя! Мы положим начало новому человеческому роду. Чем плохо?
- А если и доберемся до планеты Земля, то, знаешь, там не так сладко, как тебе, может быть, кажется. В деревнях, и особенно в городах, мужчины и женщины сходятся и расходятся с легкостью, которая уму непостижима. Верность и честь мужчины (главным образом молодые мужчины) давно предали забвению, и нет на них никакой управы.
- Я готова на все! - повторила Даша с решимостью приговоренной к распятию.
- Но все это еще цветочки, Даша. Только цветочки... Земля - суровая, часто - жестокая планета, люди там беспрерывно враждуют друг с другом, стараются уничтожить один другого с помощью орудий, о которых лучше и не вспоминать...- И я выложил все, что когдато, еще в средней школе, прочитал в газетах и журналах. Я не жалел красок и надеялся, что Даша сейчас схватится за голову и пустится наутек. Ничего подобного.
- Я готова на все! - в третий раз, еще решительнее, произнесла она и упала передо мною на колени.
Признаться, я растерялся.
- Ну, зачем же так?.. Ну, встань, встань, нельзя же, в самом деле...
Но Даша и не думала вставать.
- Я люблю тебя, Эдя, и готова на все! - Глаза ее по-прежнему были полны слез.
Я силой заставил Дашу встать. Вынув носовой платок, вытер ей глаза, щеки. Она улыбнулась - тихо и застенчиво - и тяжело вздохнула. Я подумал, что не только ее сердце, но и все ее тело дышит любовью.
И тут, именно в этот момент, в голову пришла счастливая мысль. Если женщина равнодушна к моральным устоям и всяким земным ужасам, то остается одинединственный способ оттолкнуть ее, эту женщину, подумал я,- сказать, что у нее кривые ноги. Пусть ноги у нее будут, как у Венеры Милосской, неважно, говорите, что они кривые, и вы достигнете своей цели.
