Он думал теперь о ней днем и ночью, особенно ночью, когда она была в баре. Он метался в постели, обуреваемый томлением и невеселыми думами о том, что может позволить себе танцовщица. Он успокаивался только к утру, когда слышал стук двери и знал, что теперь она с ним под одной крышей, где-то совсем рядом, хотя от этого не более доступная, чем раньше. Каждый раз, ожидая ее возвращения, он мысленно рисовал себе самые смелые проекты объяснения в любви и картины счастья, которое он сможет обрести, если у Эзры обнаружится хоть капля благосклонности к нему. Но как только раздавался стук двери, возвещающий о ее возвращении, все проекты рассыпались, как карточный домик.
А днем, встречаясь с Эзрой за обедом или в лаборатории, куда она иногда заходила, он робел, не is состоянии произнести двух слов, если они не были ответом на ее вопрос. Но глаза его светились такой нежностью и преданностью, что этого не могла не заметить Эзра.
Надо отдать ей справедливость, она не поощряла Фэди, не делала ни малейшей попытки окончательно выбить его из седла, что было не так уж трудно сделать. Размышляя об этом в те минуты, когда сознание его работало более или менее ясно, Фэди решил, что так надо, что этого требует от нее разведывательное бюро.
Самыми мучительными были мысли о Ралфе Дрессере. Тот знал Эзру давно, это было видно уже по тому, как они вели себя в баре. Их связывала совместная работа в разведывательном бюро. Но что связывает их в личной жизни? Эзра нравится Ралфу, это ясно. У Дрессера, правда, есть семья. Но таких, как Ралф, не обременяют мысли о высокой морали. Ралф не упустит такого лакомого куска.
Однажды, проходя по коридору, Фэди оказался свидетелем случайного телефонного разговора, который показал ему, что не Ралф Дрессер — предмет вожделений очаровательной Эзры. Это было всего несколько слов.
— Вы вправе приходить, Ралф, — услышал Фэди голос Эзры. — Это не мой дом. — Она умолкла, выслушивая, по-видимому, ответ Ралфа, потом продолжала: — Нет, этого не будет, я не люблю вас.
Чем закончился разговор, Фэди не знал. Он был безмерно рад тому, что услышал. Но ведь это вовсе не означало, что прекрасная Эзра стала ближе к нему!
Он почувствовал это, когда Эзра однажды зашла в лабораторию и он попросил ее подержать кошку, не пожелавшую спокойно лежать на столе в соседней комнате.
— С удовольствием, — сказала Эзра.
Фэди прошел в лабораторию и включил аппарат.
На экране появилось изображение Бетси. Рельефное, объемное. Фэди протянул руку, чтобы проверить, усилилось ли осязание после усовершенствования индикатора.
Но вместо шерсти ощутил гладь и тепло человеческой руки.
Рука Эзры тотчас исчезла с экрана.
В тот день, когда в газетах появилась заметка о неожиданной карьере молодого ученого из Министерства вооружений, который переселился в особняк в Милтауне и находится под охраной, Фэди целый день не давали покоя звонки, но, следуя указаниям Паппаса, он наотрез отказался принять репортеров.
На другое утро, опять-таки по указанию Паппаса, он сел в машину вместе с Эзрой и выехал за ворота. И тут же был атакован репортерами. Машина не смогла пробить себе дорогу.
Репортеры набросились на Фэди с вопросами:
— Над чем вы работаете?
— Почему удостоились чести переселиться из скромного жилища в этот роскошный особняк?
И так далее.
Строго выполняя инструкцию, полученную от Паппаса, Фэди нечленораздельно ответил на вопросы, сославшись на «сложность проблем, которые он решает и которые не могут представить интерес для широкой публики».
— А счетик в банке «Тэрстон — сын — и дядя» кем открыт? — раздался визгливый голос.
— Ученые Бизнесонии не могут обижаться на правительство. Им оказывают всемерную поддержку, если убеждаются в целесообразности и эффективности их работ. — Фэди, останавливаясь, словно бы для того, чтобы подобрать слова, только-только родившиеся в мозгу, произнес фразу, которую заучил.
Так и не выдавив из него ничего путного, репортеры набросились на Эзру, которую вначале не заметили в машине.
К удивлению Фэди, она нисколько не сопротивлялась, когда какой-то особенно бойкий репортер раскрыл дверцу и навел на нее фотоаппарат. Эзра вышла из машины и приняла очень эффектную позу для съемок.
Толпа ахнула и, позабыв о Фэди, ринулась к Эзре. Ее фотографировали во всех возможных ракурсах. Наиболее предприимчивые репортеры заставили ее стать рядом с Фэди и снимали их вдвоем. Уступая просьбам одного особенно нахального типа, она согласилась поцеловать Фэди.
Затем Эзру потянули от Фэди, и он среди гама и шума, царившего кругом, услышал обрывки ответов, которые она давала репортерам:
— Да, я знаю. Но не вмешиваюсь. Это — мужские дела, они меня не интересуют… Больше никого в доме нет, я и Фэди… Я не думаю пока бросать работу. Танцы — мое призвание, Фэди тоже любит искусство… Да, он мне нравится…
Вырвавшись из толпы репортеров, они поехали в центр города. Эзра попросила остановиться у большого универмага.
— Надеюсь, вы будете меня сопровождать, — не то тоном приказа, не то с просьбой обратилась она к Фэди.
Войдя в магазин, они отправились в дамский отдел, и Эзра придирчиво, проявляя большой вкус, стала выбирать себе белье.
Фэди услышал, как несколько раз за их спиной щелкнули затворы фотоаппаратов. Его предупредили, что в случае, если Эзра решит произвести покупки, платить должен он, расходы будут возмещены.
Он так и поступил.
А когда они вернулись в особняк и Эзра протянула ему деньги, Фэди с обидой произнес:
— Все остальное тоже бутафория?
— Что вы имеете в виду? — спокойно спросила Эзра.
— «Фэди тоже любит искусство»… «Да, он мне нравится», — повторил он то, что Эзра говорила репортерам. — И поцелуй тоже?
Дыхание его прервалось, словно кто-то клещами сжал его легкие.
— Нравитесь, — вызывающе ответила Эзра. — Вы милый, хороший мальчик. И если хотите, я вас сейчас опять поцелую. По-настоящему. Хорошо?
Не помня себя, Фэди сжал ее в своих объятиях и впился губами в податливые горячие губы Эзры.
Он почувствовал, как она вдруг обмякла, ему показалось, что она уже вся без остатка принадлежит ему.
Но Эзра вдруг выскользнула из его объятий я, поправляя прическу, спокойно произнесла:
— Вот и все. Больше это не должно повторяться. Понятно? Я здесь не для этого.
Фэди не раз приходилось оставаться наедине с Эзрой, но, чувствуя ее настороженность, он всеми силами сдерживал себя. Это было мучительно, непереносимо. Равнодушие Эзры отравляло ему существование.
