— Любому, кроме бегунов. — возражает Марат.
— Потому, что ваша территория — все Безмолвие! Вы свободны, словно ветер, в отличие от нас, привязанных к бункерам, и боящихся радиации.
Я снова поднимаюсь, и на этот раз Сырецкий не пытается меня остановить.
— Вы правы, Петр Михайлович, — говорю я, — И они правы… Нам не место в стенах завода.
Я выжидающе смотрю на Марата и он, поняв, о чем я, кивает.
— Мы уйдем. — говорит он.
— Никуда вы не уйдете! Вы нужны заводу! Вы должны помочь нам справиться с Мадьяром…
— А может мы перейдем на его сторону? — спрашиваю я, — Как вам такой вариант?
— Ира, он же похитил твоего сына.
— Но, я уверена, не причинил ему вреда.
— Ты не сделаешь этого. — в голосе Сырецкого звучит такая уверенность, как будто он знает меня с рождения, и способен предсказать любой мой шаг.
— Еще не знаю. — отвечаю я. — Я больше ничего не должна заводу, но и воевать за идеалы Мадьяра я не стану. По мне, так пускай идет война, пускай люди убивают друг друга, увеча планету ядерными взрывами. Мне все равно, ведь я не человек, я бегун. Я привыкла к Безмолвию, и даже, кажется, начинаю любить. Я иду к Мадьяру. Иду не воевать и не сдаваться. Я пойду за Колей, а все остальные могут идти к чертям!
Чувствуя на своей спине взгляд Сырецкого, полный бессильной ярости, я выхожу из палаты, и Марат следует за мной. Не сговариваясь мы двигаемся в сторону «бегуньего лазарета» — не знаю, с какими мыслями идет туда Марат, а я иду прощаться…
— Ты это серьезно? — спрашивает он меня, — Серьезно собираешься к Мадьяру?
— Ты же слушал.
— Ты будешь… с ним? Примешь его сторону?
— Это не моя война. И вообще, я снабженец, а не солдат. И к Мадьяру я иду не воевать, а просто забрать сына.
— Он никогда не отпустит тебя…
— Пусть попробует!
У меня есть план. План безумный, имеющий девяносто девять шансов на провал из общей сотни. Но даже если я умру, таким образом я наверняка избавлю мир от Мадьяра, и никто из моих друзей больше не умрет…
— Я возьму с собой перехватчик. — говорю я. — Маленький такой, килотонн на тридцать. До штаба Мадьяра, навскидку, километров пятьдесят, доберусь до карты — проложу маршрут точнее, так что наземный ядерный с такого расстояния лишь легонько качнет завод.
Марат смотрит на меня непонимающим взором.
— Ты собираешься пробраться туда с боеголовкой, заминировать ей лагерь, забрать сына и уйти восвояси?
— Все проще. Я собираюсь приехать туда с боеголовкой, въехать на середину его лагеря, и, держа руку на кнопке детонатора, потребовать, чтобы Мадьяр отдал мне Колю, в противном случае я разнесу там все в радиусе пары километров.
— Это полный бред!.. — Марат задумывается, но не надолго. — Но я еду с тобой.
— Ты остаешься здесь!..
Мы замираем как вкопанные перед дверью в лазарет… дверь, стены, и даже потолок коридора исписаны ярко красной краской… Одно и то же слово повторяется из раза в раз, перетекая со стен на потолок и обратно. «БУБ»…
Этот «БУБ», словно безвкусные обои, украшает весь коридор и дверь в лазарет… «БУБ», «БУБ», «БУБ»… И лишь на двери, по диагонали, выведена зеленым цветом расшифровка этой аббревиатуры: «Бегуны, Убирайтесь в Безмолвие!»
— Твари! — выдыхает Марат. — Совсем оборзели! Ира, может все-таки стоит примкнуть к Мадьяру, и вместе с ним разворошить этот хренов муравейник?!
Я предпочитаю смолчать. Меня не покидает ощущение абсолютной нереальности происходящего, ощущение, что я живу в воображаемом мире, при чем мир этот порожден отнюдь не моим воображением. Ну а раз мир нереален, то нереальна и я… И значит, что бы я не делала, все это не имеет смысла… все равно все будет так, как задумано тем, кто придумал этот мир, в котором я — всего лишь пешка. Так какая разница, воевать с Мадьяром против завода, или с Сырецким против Мадьяра?
Как сказал один великий человек, в любой спор, любой конфликт и, естественно, любая война — это японский сай… Три острия: одна сторона, другая, а по середине — истина. И мне что-то совсем не хочется примыкать ни к одной из сторон. Я хочу найти истину! Что-то своей, реальное только для меня, и существующее вне этого мира…
Марат дергает ручку лазарета, но дверь не открывается. Заперта изнутри! Он трижды пинает дверь ногой, и только тогда, наконец, изнутри раздается голос Эзука:
— Ира, это ты?
— Нет, еще и я! — зло отвечает Марат. — Можно подумать, что на Ирке свет клином сошелся.
Дверь открывается — Эзук впускает нас внутрь. Первой меня встречает моя очаровательная хищница Виктория, прыгая мне на плечо.
— А где Анатолий? — спрашивает Эзук, но по его глазам я вижу, что он знает…
— Погиб. — отвечаю я, чувствуя всю шаблонность и, потому, неуместность своих слов. — Как Серега?
— Практически сразу после вашего отъезда уснул, и сейчас спит, как младенец.
— А… В общем, как он? С ним все будет в порядке?
— Думаю, что да. Врач сказал, что рана серьезная, и для человека — смертельная. Но не для бегуна… Он хотел придти еще раз, через несколько часов, осмотреть Сергея, но люди не впустили его.
— Те сволочи, что изрисовали всю дверь? — спрашивает Марат, хотя это и так ясно.
— Те люди, что теперь боятся бегунов больше, чем самого Безмолвия. — уклончиво отвечает Эзук. Что ж, вполне в его манере. Очень может быть, что он не изменит своего мнения даже когда эти самые люди начнут бить его ногами по лицу. Впервые мне приходит в голову, что Эзук, пожалуй, в гораздо большей степени христианин, чем все мы, вместе взятые. Даже больше, чем заводской архиепископ, для которого, прости меня, Господи, за недостойные слова о служителе твоей церкви, работа священников — лишь возможность чаще других жрать свежие огурцы и выращенных на подземной ферме цыплят.
— Ладно, — говорю я, — Люди, так люди. Я попрощаться пришла.
— Ты идешь к Мадьяру? — его лицо не выражает удивления. Он знал. Естественно, знал, а чего я, собственно, ожидала от человека, вымолившего у Господа чудо?
— Да. Еду забрать сына, но если не удастся — сотру там все в порошок, а его самого завяжу узлом и повешу на ближайший сук.
— Я еду с тобой. — тут же говорит Эзук.
Вот же ж блин, навязались на мою голову супермены! Разве вам всем не понятно, что я еду на верную смерть, и от того, что нас будет больше шансов выбраться не прибавится. А я готова умереть… Собственно, если разобраться, то зачем мне, вообще жить? Марат и Сергей могут уйти в Безмолвие, и там стать одинокими волками, медленно дичающими в черной пустоте. Эзук… Эзук — не знаю, но на заводе ему точно не место. Его просто убьют. И даже не за то, что он бегун, и не за то, что он столь усердно отрицает это, а просто за то, что он не такой, как все. Что он верит в бога гораздо глубже кого-либо, кого я знаю.
