Омар Руник хлопает в ладоши и кричит:
— Браво! Ты настоящий философ! Есть свобода воли — свобода стремиться к Вечным Истинам, если только они существуют, или же к Гибели и Проклятью! Я пью за свободу воли! Выпьем, джентльмены! Встаньте, Молодые Редиски, пьем за нашего вождя!
И так начинается
БЕЗУМНОЕ «Г»-ПИТИЕ.
— Давай я тебе погадаю, Чиб! — зовет мадам Трисмегиста. — Посмотрим, что скажут звезды через мои карты.
Он присаживается за ее столик, приятели толпятся вокруг.
— Хорошо, мадам. Как я выпутаюсь из этой истории?
Перетасовав карты, она открывает верхнюю.
— О Иисусе! Туз пик!
— Тебе предстоит дальняя дорога.
— В Египет! — выкрикивает Руссо Красный Ястреб. — Да нет же, ты ведь не хочешь туда ехать, Чиб! Отправляйся со мной туда, где пасутся буйволы, и...
Открывается еще одна карта.
— Скоро ты встретишь прекрасную темнокожую даму.
— Какую-нибудь чертову арабку! Нет, Чиб, скажи, что это неправда!
— Скоро ты добьешься великих почестей.
— Чиб получит грант!
— Если я получу грант, мне не надо будет ехать в Египет, — говорит Чиб. — Мадам Трисмегиста, при всем моем уважении к вам вашим предсказаниям грош цена.
— Не смейся, юноша. Я тебе не компьютер. Я настроена на душевные вибрации.
Шлеп — открывается еще одна карта.
— Ты будешь в большой опасности — и физической, и моральной.
— Ну, это со мной происходит по меньшей мере раз в день, — говорит Чиб.
Шлеп.
— Какой-то очень близкий тебе человек умрет дважды.
Чиб бледнеет, но, овладев собой, говорит:
— Трус умирает тысячу раз.
— Тебя ждет путешествие во времени и возвращение в прошлое.
— Ого! — вставляет Красный Ястреб. — Мадам, вы превосходите самое себя! Осторожнее, не перетрудитесь, а то заработаете душевную грыжу — придется вам носить бандаж из эктоплазмы!
— Смейтесь, смейтесь, дурачки, — отвечает мадам. — Существует не один только этот мир. Карты не обманывают, по крайней мере когда их сдаю я.
— Гамбринус! — кричит Чиб. — Еще кувшин пива для мадам!
Молодые Редиски возвращаются к своему столику — диску без ножек, который держится на весу благодаря гравитонному полю. Бенедиктина, бросая на них злобные взгляды, шушукается с остальными девушками. За столиком неподалеку сидит Пинкертон Легран, правительственный агент. Он сидит к ним лицом, чтобы фидокамера, спрятанная под его односторонне прозрачным пиджаком, была направлена прямо на них. Они про это знают. Он знает, что они знают, и докладывал об этом своему начальству. Увидев, что входит Фалько Акципитер, он хмурится. Легран не любит, когда в его дела впутываются агенты из других служб. Акципитер даже не смотрит на Леграна. Он заказывает чай и делает вид, что бросает в чайник таблетку, которая, соединившись с дубильной кислотой, превращается в «Г».
Руссо Красный Ястреб, подмигнув Чибу, говорит:
— Ты в самом деле думаешь, что это возможно? Парализовать весь Лос-Анджелес одной-единственной бомбой?
— Тремя бомбами! — громко отвечает Чиб, чтобы фидокамере Леграна было слышно. — Одну — под пульт управления опреснителя, другую — под резервный пульт, а третью — под большую трубу, по которой вода поднимается в резервуар на 20-м уровне.
Пинкертон Легран бледнеет. Он залпом допивает виски, оставшееся в рюмке, и заказывает еще, хотя и так уже выпил лишнего. Нажав кнопку на своей фидокамере, он подает сигнал тревоги первой степени. В штаб-квартире загораются красные лампочки, гулко звучат удары в гонг, и шеф просыпается так внезапно, что падает со стула.
Акципитер тоже слышал Чиба, но сидит неподвижно, в мрачной задумчивости, словно диоритовая фигура фараонова сокола. Весь во власти одной-единственной мысли, он не даст себя отвлечь разговорами о затоплении всего Лос-Анджелеса, даже если они перейдут в действия. Выслеживая Деда, он появился здесь потому, что надеется, используя Чиба, проникнуть в дом. Одна «крыса» — так он мысленно называет своих преступников — обязательно побежит к норке другой «крысы».
— Как ты думаешь, когда мы сможем приступить к делу? — спрашивает Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери, писательница — научная фантастка.
— Примерно через три недели, — отвечает Чиб.
В штаб-квартире шеф ругательски ругает Леграна, который зря его побеспокоил. Тысячи молодых мужчин и женщин выпускают пар, разглагольствуя о разрушении, убийствах и мятежах. Он не понимает, почему эти сопляки занимаются такими разговорами, — ведь они получают задаром все, что им только угодно. Будь его воля, он засадил бы их за решетку и врезал бы им слегка или чуть посильнее.
— А после того как мы это сделаем, придется удирать на волю, — говорит Красный Ястреб, сверкая глазами. — Поверьте, ребята, быть вольным человеком в лесу — ничего нет лучше. Чувствуешь себя настоящей личностью, а не просто безликой скотиной в стаде.
Красный Ястреб верит в заговор с целью уничтожения Лос-Анджелеса. Он счастлив, потому что, хоть он этого никому и не говорил, на лоне Матери-Природы ему не хватало интеллектуального общения. Другие дикари могут за сотню ярдов услышать шаги оленя или разглядеть в кустах гремучую змею, но они глухи к поступи философской мысли, к ржанию Ницше, к погремушкам Рассела, к курлыканью Гегеля.
— Безграмотные скоты! — говорит он вслух.
— Что ты сказал? — переспрашивают остальные.
— Ничего. Послушайте, ребята, вы же должны знать, как это замечательно. Вы ведь служили в Корпусе.
— У меня был белый билет, — говорит Омар Руник. — Сенная лихорадка.
— А я писал второй диплом, — говорит Гиббон Тактикус.
— Я проходил службу в оркестре Корпуса, — говорит Сибелиус Амадей Иегуди. — Мы выезжали на природу только тогда, когда выступали в лагерях, а это случалось не так уж часто.
— Чиб, ты служил в Корпусе. Тебе же нравилось, верно?
Чиб кивает, но добавляет:
— У неоиндейца все время уходит только на то, чтобы выжить. Когда я смогу писать картины? И кто их увидит, если у меня на них будет оставаться время? И потом такая жизнь — не для женщины или ребенка.
Красный Ястреб с обиженным видом заказывает виски с «Г».
Пинкертон не хочет прерывать наблюдение, но у него давно уже переполнен мочевой пузырь, он не выдерживает и направляется к комнате, которая служит туалетом для посетителей. Красный Ястреб, расстроенный тем, что его никто не понимает, вытягивает ногу и ставит ему подножку. Легран спотыкается, ухитряется остаться на ногах и, покачнувшись, делает следующий шаг. Тогда ему ставит подножку Бенедиктина. Легран падает ничком. Ему уже не нужно идти в туалет — разве что для того, чтобы отмыться.
