— Непременно! Мы отправим группу спасателей к пятому убежищу, как только это будет возможно. Сейчас там ликвидируют повреждения энергосети. Нет повода переживать, убежище надежно и герметично изолировано от всего.
Фархад видел бездну поводов для переживаний, но у начальника муниципальной гвардии хватало своих, и делиться с ним было бы не по-мужски. Вокруг сновали усталые люди в костюмах спасателей, с чумазыми лицами и пятнами на куртках. Разговаривали они, щедро пересыпая речь тоскливой бранью, и именно это помогло Фархаду понять, что катастрофа действительно серьезная. Обычно спасатели и муниципальные гвардейцы бранились задорно и с энтузиазмом.
До полудня Фархад провозился, налаживая работу группы психологической помощи. Специалистов хватало, но все они были из разных ведомств и разных команд, а потому до появления руководителя то брались впятером за одну и ту же работу, то пропускали мимо ушей просьбы спасателей. Доктор Наби быстро расставил всех по местам, распределил обязанности, установил трехчасовые интервалы дежурных, деливших пострадавших по группам.
— Этому вколоть успокоительное, и пусть идет на эвакопункт. У этого черепно-мозговая, к медикам. Ребенка давайте сюда, в белую палатку, — после десятиминутного осмотра выносил вердикт дежурный и тут же переходил к следующему пациенту, доставленному спасателями.
Доктор Наби присел отдохнуть с чашкой горячего бульона. Он не ел со вчерашнего дня и понимал, что если не отдохнет, то скоро упадет и не встанет. Сутки нервного напряжения и двенадцать часов работы пролетели незаметно, но, как только проблем стало чуть меньше, Фархад понял, что дошел до предела.
Допить бульон ему не дали. Примчался молоденький гвардеец.
— Простите, что мешаю вам, но господин начальник гвардии очень просил вас прийти, очень срочно.
Фархад пошел за посыльным, иногда даже опережая того. Он знал, с чем связана просьба, и торопился услышать начальника гвардии. Он организовал помощь примерно для двух тысяч человек, но не мог сделать ничего для своей семьи — только думать и молиться. От этого было тошно и стыдно.
— Мы нашли ваших родных, доктор Наби. Сядьте, пожалуйста. Акрам, принеси стакан арака.
— Зачем? — удивился Фархад. — Я не пью такие крепкие напитки, не надо, оставьте другим…
— Фархад-бей, я рад был бы принести вам радостные вести, но не могу, — не слушая его, произнес начальник гвардии. — Мы нашли ваших родных… но все они погибли.
— Как это случилось? Взрыв, пожар? Удар тока?
Начальник покачал головой, потом сел за стол. Прижатые к столу ладони слегка вибрировали, и Фархад искренне изумился. За последние сутки этот человек видел сотни погибших, сотни раз отвечал на подобные вопросы, а тут вдруг долго подбирал слова. Почему?
Слова о потере дошли до него как-то не вполне, пожалуй, не дошли вовсе. Нужно было услышать подробности, обстоятельства, увидеть всех их мертвыми, чтобы поверить.
— Преднамеренное убийство. Во время эвакуации убийца подстерег их в коридоре нижнего этажа, при помощи неизвестного пока оружия обезоружил начальника охраны, применив некий яд. Потом убил всех остальных, — излагая детали, начальник смотрел в стол.
— Убийца обнаружен?
— Да, он не смог далеко уйти, его убило ударом тока, когда при обвале стены лопнул кабель.
— Кто это?
— Некий безработный с третьего уровня. За пару дней до катастрофы его видели возле вашего дома. Он пытался проникнуть внутрь. Охрана избила его и выбросила вон, но нам информацию или преступника не передала, к сожалению.
— Как его звали?
— Виген Никогосян. Вам о чем-то говорит это имя? Его быстро опознали, он давно числился у нас в розыске. Наркоторговля, пьяные драки, мелкие кражи, хулиганство.
— Нет, не говорит, наверное… с чего вдруг? Что ему сделали мои дети, моя жена?!
Имя царапнуло слух. В памяти словно застряла заноза. Где-то Фархад уже слышал его. Виген, Виген… слышал давным-давно, еще до свадьбы и даже раньше. Что-то связанное с храмом и с медициной одновременно.
— Он не служил в храме?
— Как вы узнали? Служил до четыреста девяносто седьмого года, здесь, в Асахи, был изгнан… в личном деле не написано, почему. Могло ли быть, что его нанял некий ваш недоброжелатель, Фархад-бей?
— Нет, это личная месть, — покачал головой доктор Наби, потом прикрыл ладонями лицо и застонал. — Надо было тогда убить его… во всем виноват только я… я…
На следующий день доктор Наби навестил в больнице Кудо Кодзи. Начальник охраны был наполовину парализован, но говорить и шевелить руками оказался способен. Врачи сказали, что сознание его затуманено действием яда, но при виде Фархада Кудо посетило чудесное просветление.
— Я не выполнил свой долг… он выстрелил в меня… шип… не мог двигаться… простить меня… — лепетал он сквозь кислородную маску.
— Вам нельзя говорить, — попытался успокоить его медбрат, и пояснил для Фархада:
— У него трубки в горле, сам он не может дышать.
— Все ему можно, — улыбнулся одними губами Фархад, срывая с лица Кудо маску и отключая питание системы подачи воздуха.
Медбрат дернулся, чтобы остановить его, но уперся взглядом в татуировку между бровей посетителя и замер. Убивать своими руками — право «золотых десяти тысяч».
— Он не выполнил свой долг, — пояснил доктор Наби, потрепав медбрата по щеке. — Работай, малыш.
Консультант правительства Вольны по делам молодежи.
Аларья покосилась на визитку. Формулировка «правительство по делам молодежи» ей понравилась, ибо прекрасно отражала ситуацию. Именно вопросами молодежи и занималось правительство добрую половину времени. Впрочем, какое там правительство? Правительство — это президент. Все остальные только марионетки, пыжащиеся сделать из себя что-то значимое.
Можно написать законопроект, предложить любые меры, потратить месяцы на сбор сведений — и все это будет перечеркнуто небрежным «ерунда какая-то». Из пяти программ, разработанных Аларьей, утверждена была одна, та, в которой акцент стоял на репрессивных мерах. Наказать так и этак. Учредить еще три сотни закрытых школ с тюремным режимом. Расширить призывные квоты и понизить возрастной ценз.
Если смотреть на вещи беспристрастно, то закрытые спецшколы и армию можно было считать очагами спокойствия. Только Аларья дала бы голову на отсечение, что, выйдя из школы или отслужив срочную службу, восемнадцатилетнее или двадцатилетнее чадо бросится добирать удовольствия, которых было лишено в последние годы жизни. Практика показывала, что она всецело права.
