"Та же битва при Чашниках, где Шуйский вдобавок еще и осадную артиллерию потерял, дятел долгобородый. Или, если взять что поближе - бой при Невеле".
К тому же, князю Курбскому, коий и умудрился этот бой проиграть, имея аж трехкратный перевес в силах, будет весьма затруднительно убежать в Польшу от южных границ царства Московского - а значит, останутся живы его жена и сын. Которых он в ином случае, попросту бы бросил на скорую смерть.
"Жалкое ничтожество! Не спасти родную кровь, имея для этого все возможности!.."
Ну и четвертое. Было у Дмитрия сильное подозрение, что клан Шуйских не справится с отцовским поручением. Не по злому умыслу, нет!.. Просто, что Петр Иванович, что Иван Андреевич с малолетства были "заточены" под дела воинские, а никак не организационно-хозяйственные. В отличие от них у Федора Ивановича Скопина-Шуйского такой опыт был в превеликом множестве - почти восемнадцать лет его набирался в своих многочисленных имениях, находясь в ссылке да под внимательным надзором. Получается, что из тройки князей один будет работать головой, а двое - языками? Кстати, в опалу Скопин-Шуйский попал в аккурат после того, как государев опекун Андрей Шуйский был растерзан псарями. По прямому указанию самого опекаемого, пронесшего подсердечную ненависть к своему "наставнику" сквозь всю свою жизнь.
"Из всего клана Шуйских казнили лишь одного, историки же будут говорить, что отец мой был лют безмерно и кровь людскую лил, что водицу. Хм. А ведь действительно - если потомки удельных суздальских князей "завалят" столь важный проект как зернохранилища, никто и слова не скажет, когда в наказание их удел и все вотчины перейдут в нашу родовую собственность. Справятся, потратив немало своего серебра? Честь им и хвала".
Занятый размышлениями, царевич и сам не заметил, как зашел под своды Успенского собора. Выплыв из мыслей уже внутри, он едва заметно повел головой, осматриваясь, затем под взглядами многочисленных прихожан подошел к иконе преподобного Сергия Радонежского и преклонил перед ней колени. Стража уже привычно отошла на дюжину шагов, образуя редкую цепь и отодвигая прочь пару зазевавшихся богомольцев - а наследник перекрестился, медленно прикрыл глаза и поихонечку ослабил барьеры воли. Словно бы уловив этот момент, диакон у аналоя звучно провозгласил:
- Господу помолимся!..
Почувствовав свободу, тут же с готовностью откликнулось-пробудилось средоточие, разом наполнив своими эманациями все вокруг на десять шагов - и одновременно с этим, к нему пришло непередаваемое чувство облегчения. Словно бы он долгое время дышал через раз, а потом наконец-то полной грудью вдохнул свежего воздуха!.. Немного понежившись в столь приятном чувстве, Дмитрий коснулся энергетики собора, понемногу впуская ее в себя. Или наоборот, это он в нее погружался, щедро расходуя силу? Чем больше он ослаблял контроль над источником, тем сильнее тот полыхал, отдавая и одновременно с этим впитывая, пропуская сквозь себя колоссальный поток, крохотные частички которого оседали на Узоре - и тем сильнее размывалось и отдалялось ощущение телесного. А взамен... Ему постепенно раскрывался еще один мир, полный самых разных образов-ощущений: непонятных, манящих, внушающих безотчетный страх и непонятное вожделение. Еще один новый мир...
***
- Ты ли купцом Тимофейкой будешь?
- Он самый.
- Сын твой где?
Не дослушав торговца тканями, служилый коротко бросил, чтобы шли за ним, заставив солидного торгового гостя проявить совсем не солидную прыть - уж больно широко и быстро шагал их провожатый. Довольно быстро поняв, куда именно он направляется, купец немного занервничал: Тимофеевская башня (тезка, будь она неладна) любому москвичу внушала если и не опаску, то уж точно легкую настороженность. Тем, что как раз в ее подвалах денно и нощно зарабатывали свой хлеб насущный каты Разбойного приказа.
- Эти, штоль?
Внимательно оглядев из-под кустистых бровей вначале самого владельца лавки в Суровском ряду, а затем и его наследника, коего несли сразу двое дюжих носильщиков, невероятно кряжистый мужик из тех, про которых говорят "поперек себя шире" как-то непонятно хмыкнул. И тут же, почти без перехода посерьезнел и низко, с неподдельным почтением поклонился:
- Многие лета тебе, государь-наследник.
Повторив то же самое в сторону незаметно подобравшейся дворцовой стражи с царевичем Димитрием Ивановичем посередине, и получив легкий ответный кивок - один на всех, мужчины распрямились.
- Веди, Аввакум.
Еще раз поклонившись, старший кат Разбойного приказа заспешил по истертым лестницам вниз, проводя гостей, часть из которых ничего не понимала и оттого тревожилась все сильнее и сильнее, в наполненную болью темноту.
Тумм!
- Ох, ё!
- Хе-хе. Осторожнее, гости дорогие.
Увидев, куда их привели, отец, сын и их дворовые мужики немного побледнели.
- Ложись давай, ба-алезный.
Купец, с трудом отведя взгляд от пыточного станка, тут же бухнулся на колени:
- Помилосердствуй, государь-наследник, за что?!?..
Взмахом руки угомонив захохотавших было стражей, царственный отрок нехотя пояснил:
- То для лечения надобно.
Ухмыляющиеся каты подхватили бледного как сама смерть Елпидия, уложили на широкую доску животом вниз, привязали-сковали толстыми сыромятными ремнями и отошли в сторонку. Подошедший взамен них царевич чуть пригнулся, ловя взгляд восемнадцатилетнего купеческого сына:
- Скоро ты будешь ходить. Думай об этом.
Тихо заскрипел ворот, натягивая ремни, вслед за ними напряглось так и не набравшее должного веса тело...
- Тебе не больно.
Почему-то, прозвучало это не как вопрос, а как утверждение.
- Аввакум?
- Еще чуток, государь-наследник. Готово.
В темноте подвала, подсвеченной полудюжиной чадящих факелов, было особенно заметно, как засияли небесным огнем глаза юного целителя. Все, от стражников до носильщиков из дворни, затаили дыхание и зачарованно наблюдали, как он медленно ведет рукой вдоль хребта распластанного на пыточном станке купецкого сына.
- Ослабь.
Вновь проведя ладонью над позвоночником неудачливого охотника, Дмитрий довольно улыбнулся. Про себя, на лице же это выразилось всего лишь в... Собственно, да никак и не выразилось.
- Снять.
Задубевшие от намертво въевшихся в них крови и пота ремни вернулись на свое место, а в руках главного палача зловеще блеснул страшного вида ножик-крючок. Что-то булькнуло, пахнуло крепким вином, затем звонко закапало прямо на пол...
- Морду отверни, да не дергайся. А может его того?
Покачав перед лицом болезного своим "кулачком", служивый намекнул на возможную анестезию.
- Для пущей надежности.
