А после зрелости — «факультатив» четвертого возраста.
Много веков назад марсианские биохимики нашли способ продлить человеческую жизнь на шестьдесят—семьдесят лет. Но возможность эту нельзя было однозначно назвать благостной. Скудная экосистема Марса обделена водой и азотом. Процветающее сельское хозяйство, столь милое сердцу Ины, стало возможным лишь в результате напряженных поисков и счастливых находок марсианской биоинженерии. Воспроизводство населения веками регулировалось по причине ограниченных возможностей. И добавочные семьдесят лет жизни грозили перенаселением.
Процедуры, необходимые для перевода организма в режим искусственного долголетия, отнюдь не радовали подвергаемых им индивидов. Требовалась основательная перетасовка, реконструкция на клеточном уровне. В тело вводились новые вещества, специально выведенные вирусы и бактерии. Эти вещества латали дефектные цепочки ДНК, восстанавливали тело-меры, подводили генетические часы, бактерии-фаги выводили из человеческого тела токсичные металлы и восстанавливали физические дефекты.
Иммунная система сопротивлялась. Процесс выливался в подобие полуторамесячного тяжелого заболевания и сопровождался высокой температурой, болями в мышцах и суставах, слабостью. Некоторые органы работали в горячечном ритме воспроизводства, лихорадило как весь организм, так и разные его части и системы, ускоренным темпом шла регенерация кожи и нервных волокон.
Этот мучительный процесс сопровождался изменениями, иной раз и необратимыми. Почти все пациенты страдали хотя бы временной потерей памяти, ими овладевали приступы помешательства и слабоумия, сообщалось об отдельных случаях полной амнезии. Реконструированный мозг не узнавал сам себя, а его обладатель всегда слегка отличался от исходного субъекта.
– Они победили смерть.
– Не вполне.
– С их мудростью они могли сделать ее проще и приятнее.
Конечно, они могли бы облегчить переход к четвертому возрасту. Но решили не делать этого. Марсианская культура отразила четвертый возраст в традициях, вместе с болью и всеми сопровождающими явлениями и ограничениями. Отнюдь не каждый решался на переход в четвертый, и не только из-за неизбежных неприятных ощущений. Законодательство существенно ущемляло долгожителей. Каждый марсианин имел право выбрать переход, бесплатно и на равных для всех основаниях. Но долгожителям запрещалось воспроизводиться, это оставалось привилегией зрелого возраста. В течение последних двух столетий в курсе перехода как мужчинам, так и женщинам вводились средства, необратимо их стерилизующие. Долгожители лишались права голоса на выборах в советы всех уровней. Никто не хотел, чтобы планета управлялась стариками в их специфических интересах. Но каждая из пяти марсианских республик имела своеобразный надзорный орган, что-то вроде Верховного Суда, избираемый исключительно стариками. Долгожители в чем-то превосходили, но в чем-то и уступали взрослым, точно так же, как те по отношению к детям. Сильнее, сдержаннее, свободнее и в то же время более ограниченны.
Но я не мог разобраться, не только для Ины, но и для самого себя, во всех кодах и тотемах марсианской медицинской технологии. Антропологи годами рылись в архивах Вана, пока эту работу не запретили.
– А сейчас мы владеем той же технологией, — сказала Ина.
– Некоторые из пас. Надеясь, что в конце концов все овладеют.
– Только сумеем ли мы ее настолько же умно употребить...
– Почему нет? Марсиане смогли, а ведь они такие же люди, как и мы.
– Да, конечно, я понимаю, что это в пределах возможного. Но... как вы думаете, Тайлер, осуществимо ли это в действительности?
Я посмотрел на Эна. Он все еще спал. Вероятно, ему что-то снилось, глаза под закрытыми веками двигались, как рыба под водной пеленой. Ноздри парня раздувались, тряска машины укачивала его.
– Только не на этой планете.
* * *
За десять миль до Бикук-Тингги Ниджон вдруг заколотил по перегородке. Условный сигнал: впереди полицейски!i контроль. Машина замедлила ход. Ина встала, нацепила на физиономию Эна ярко-желтую кислородную маску. Проснувшийся Эн почему-то больше не проявлял энтузиазма, выглядел робким, испуганным. Сама Ина надела марлевую повязку.
– Живо! — поторопила она меня.
И я полез в проклятый сундук. Крышка опустилась на клинья, позволив мне хоть как-то дышать, четверть дюйма между мною и асфиксией.
– И — ни гугу! — добавила Ина мне, Эну или обоим.
Я затаился во тьме.
Поползли минуты. До меня доносились чьи-то голоса, плохо различимые, да к тому же на чужом языке. Два голоса: Ниджона и еще чей-то, тонкий, раздраженный, Голос полицейского.
«Они победили смерть»,— сказала Ина.
Как же, держи карман шире, подумал я.
Железная кастрюля, в которой я оказался, быстро нагревалась, как будто ее поставили на огонь. Пот тек по физиономии, струился по телу, пропитал рубаху, разъедал глаза. Я слышал свое дыхание. Казалось, что его только глухой не услышит.
Ниджон почтительно бормотал что-то представителю права и порядка, поганый коп гавкал раздраженно, как будто ему под хвост засунули вывернутый наизнанку стручок жгучего перца.
— Тише-тише-тише, — заклинающе прошипела Ина, на этот раз явно мне... Но нет, Эн нервно колотил кулачками по трубчатому основанию своего ложа, слишком энергично для жертвы СПАССА. Сквозь щель я различил кончики пальцев Ины.
Загремели задние двери машины, я тут же учуял вонь бензина, автомобильного выхлопа и перегретой солнцем придорожной растительности. Глаз ощутил наружный свет и мелькание теней, не то Ниджона и полисмена, не то деревьев и облаков.
Теперь полицейский так же раздраженно требовал что-то от Ины. Компот из полицейской раздраженности, наглости и занудства безмерно меня разозлил. Я представил себе Инну и Эна, приниженных или притворяющихся приниженными в присутствии грубой силы, вооруженного копа и всего, что он представлял. Ибу Ина сказала что-то коротко, по сурово на местном языке. Очевидно, упоминала СПАССА. Она тоже представляла власть, только иного порядка, власть сил природы; тоже могла внушить страх, не меньший, чем страх перед полицией и оружием.
Полицейский потребовал предъявить бумаги или вылезать и предоставить машину для обыска. Ина парировала срочностью случая, снова сослалась на болезнь.
Меня подмывало встать на защиту Ины и Эна, сдаться, прежде чем власть употребит силу. Или драться. Или удирать. Пренебречь всем достигнутым, всеми мучениями, всем марсианским зельем, влитым в мое тело. Может быть, во мне просыпалась храбрость «четвертых», особая храбрость, о которой рассказывал Ван Нго Вен.
