– Любопытство к чему, к моим домашним расходам?
– Любопытство к тебе. — Она потянула стул из-под кухонного стола. Ножка стула зацепилась за ножку стола, Молли вывернула стул, села и скрестила руки под грудью. — Да, может быть, к самым банальным вещам. Может быть, именно к банальным вещам. — Она закрыла глаза и покачала головой. — Можно подумать, что я шпионка. Однако... да, к домашним расходам, к зубной пасте, к размеру ботинок, да. Да, мне хотелось бы чувствовать что-то большее, чем регулярный физиологический перетрах по выходным. Да, признаюсь.
– Но для этого необязательно залезать в мои файлы.
– Может, и необязательно. Но...
– Но? Она тряхнула головой:
– Не хочу спорить.
– Иной раз лучше довести до конца то, что начали.
– Ну... Вот, к примеру. Каждый раз, когда ты чувствуешь, что тебе что-то угрожает, ты сразу напускаешь на себя этакий отстраненный вид. Весь такой возвышенный, недосягаемый, аналитический. Созерцаешь меня, как вошь под микроскопом. Как будто репортаж по телевизору. Как будто сквозь стеклянный экран. Этот стеклянный экран все время здесь, разве пет? И весь мир по другую сторону экрана. Потому ты и о себе не говоришь. Потому я целый год жду, пока ты увидишь во мне что-то, кроме конторской мебели. Этот куда как мудрый взор, знающий, оценивающий. Как будто вечерние новости воспринимает. Как будто я — какая-то мелкая война на другой стороне планеты, где всех, кого убивают и кто остается в живых, зовут так, что нам, бедным, не выговорить.
– Молли...
– Я понимаю, что все мы в глубокой заднице, что всех нас выкинуло в «Спин». Предтравматический стресс, так? Поколение придурков. Разводы, адюльтеры, маньяки, садисты, сверхнабожные ханжи или такие вот невозмутимые... И у каждого веское оправдание, включая и меня. И если сознание своей значимости, своей роли незыблемой твердыни, опоры для заблудшей сучки в ночи тешит твое самолюбие — я и с этим согласна, и это переварю. Но не преступление — хотеть большего. И я вполне по-человечески хочу прикоснуться к твоей душе. Не только к члену. К душе.
Она выговорилась, поняла, что сказала все, что намеревалась сказать, и разъединила руки, ожидая моей реакции.
Я чуть было не произнес речь. О том, что я вовсе не равнодушен к ней. Может быть, это не бросалось в глаза, но я заметил ее сразу, как только вошел в медпункт. Я впитывал динамику ее тела, ее походку, следил, как она встает, садится, зевает или потягивается, рассматривал ее пастельных тонов одеяния, ювелирную бабочку на тонкой цепочке, учитывал и сравнивал ее настроения, порывы, мимику и жесты. Закрывая глаза, я видел ее лицо, думал о ней, засыпая. Она нравилась мне внешне и характером, мне нравился соленый вкус ее губ и ее интонации, прикосновение ее пальцев и то, что они выписывали на моем теле...
Я собирался все это ей сказать, но не смог себя заставить.
Это не было бы сущей ложью. Но это не было бы и полной правдой.
В конце концов, мы свели разговор к обмену утешительными любезностями; капнула одна-другая слезинка, последовали объятия примирения, тему замяли, и я сыграл роль кухонного мужика при мудром шеф-поваре, приготовившем весьма неплохие макарончики под соусочком. К полуночи мы уютно устроились перед стеклянным экраном, узнали о росте безработицы, о предвыборной гонке, о какой-то мелкой войне на другой стороне планеты и отправились в постель. Молли выключила свет, мы обнялись со всеми вытекающими последствиями. Тьма, окно открыто, небо пустое и темное. При оргазме Молли выгнулась дикой кошкой, потом расслабилась, обмякла. Мы не отодвинулись друг от друга, лежали, бедро к бедру, рука к руке. Полусвязные обрывки речи:
Я: «Знаешь, любовь...»
Она: «Ага. В кровати».
Она заснула, мне не спалось.
Я потихоньку вылез из постели, натянул джинсы и вышел из спальни. В такие бессонные ночи стаканчик-другой медово-травчатого ликерчика «Драм-бьюи» помогает заглушить беспокойные внутренние монологи, кляузы, которыми внутреннее желудочно-кишечное сомнение донимает утомленные лобные доли мозга. Но, перед тем как направиться к заветному кухонному шкафчику, я включил компьютер и вызвал свою хозяйственную программу.
Чем конкретно интересовалась Молли, я определить, конечно, не смог. Никаких изменений я не обнаружил, ничего вроде не добавлено и не стерто. Нашла ли она здесь что-нибудь, что приблизило ее ко мне? И этого ли она здесь доискивалась?
Может, зря потратила время.
***
Ближе к ноябрьским выборам я чаще виделся с Джейсоном. Болезнь его активизировалась, проявлялась все более явно, несмотря на увеличение дозировок, возможно, в результате стресса, вызванного конфликтом с отцом. И-Ди объявил о своем намерении «отобрать» «Перигелион фаундейшн» у тех, кого он заклеймил как чинуш-карьеристов, и у научного персонала, стакнувшегося с марсианином. По мнению Джейсона — пустая угроза, но эмоционально и организационно весьма весомая.
Джейсон держал меня поблизости на случай, если ему срочно понадобятся антиспазматические средства. Я против этого не возражал, оставаясь в рамках закона и врачебной этики. На какое-то время обеспечить Джейсону работоспособное состояние — на это у медицины возможностей пока что хватало, а работоспособность нужна была ему для борьбы с родителем.
Поэтому я проводил немало времени в административном крыле компаунда, обычно с Джейсоном, но часто и с Ваном. Мои «марсианские контакты» вызвали косые взгляды со стороны приставленного к Вану штата. Вокруг него толклись служащие Госдепа, Белого дома, министерства внутренней безопасности, военные из Объединенного космического командования вооруженных сил, архивисты, декодирующие доставленную с Марса информацию и так далее. Все они считали меня инородным телом, нарушающим гладкое течение их полезной работы. Я — мелкая сошка, ничто. Но именно поэтому Ван предпочитал мою компанию. Мне не нужно было проводить с ним, над ним, для него никаких программ, проектов, тематических исследований. И по его настоянию мрачные личности время от времени проводили меня через несколько тамбуров, отделявших помещения с компромиссным искусственным климатом от флоридской жары и широкого внешнего мира.
Во время одного из таких визитов я застал марсианина сидящим в своем плетеном кресле — у подножия его появилась скамеечка, чтобы ноги не болтались, — и задумчиво рассматривающим содержимое стеклянной пробирки. Я спросил, что там внутри такое интересное.
– Репликаторы, — ответил он.
Его одели в костюм с галстуком, сшитый как будто на коренастого двенадцатилетку. Приезжала какая-то делегация из Конгресса. Хотя о существовании Вана официально не объявляли, к нему то и дело приезжали посетители как из Штатов, так и из-за рубежа. Официально сообщить о пришельце должны были после выборов, и тогда ему уже некогда будет задумчиво рассматривать пробирки.
