— Я согласен, — сказал Аркаша. — У Пашки есть смягчающее обстоятельство. Он сначала делает, а потом думает о последствиях.
— Я тоже согласен, — сказал Гай-до. — Ирия очень огорчится, если узнает, что мы ссорились в полете.
— Пашка, выходи первым, — сказала Алиса.
— И не подумаю.
— На нас смотрит вся планета, — сказала Алиса. — Сделай это ради Гай-до.
— Алиса права, — сказал корабль. — Может, снова будем голосовать?
— Не надо, — вздохнул Пашка. — Если вы меня так просите, то я сделаю для вас доброе дело. Хотя это не значит, что я вас простил. Мы могли быть первыми, если бы меня слушались.
Как только сел последний из кораблей, на трибуну взошел главный судья и почетные гости.
— Всех участников гонок просят подойти к трибуне, — услышали они голос Густава Верна.
Пашка вышел из корабля первым. Аркаша за ним.
— Не скучай без нас, — сказала Алиса. — Спасибо тебе, Гай-до.
— Я не буду скучать, — сказал Гай-до. — Я буду смотреть на экране, как нас награждают.
И Алиса побежала вслед за друзьями.
— Первое место и хрустальный кубок победителя всемирных гонок вручается экипажу корабля «Янцзы», город Шанхай, — произнес главный судья, подняв над головой сверкающую награду.
Он передал хрустальный кубок Вану. Хотя, впрочем, многие считают, что он передал его Лю.
— Второе место и серебряный кубок вручается экипажу корабля Гай-до, — сказал Густав Берн. — Несмотря на то, что экипажу пришлось преодолеть ряд дополнительных трудностей, московские школьники с честью вышли из положения.
Пашка первым взошел на пьедестал, принял серебряный кубок из рук судьи и поднял его над головой, чтобы его видела вся Земля.
Алиса отыскала в толпе зрителей Тадеуша с малышкой на руках. Тадеуш счастливо улыбался. А где же Ирия?
И тут Алиса увидела, как по опустевшему полю между замолкшими, неподвижными, как бы уснувшими, кораблями бежит фигурка в белой косынке и голубом сарафане. Фигурка добежала до Гай-до и прижалась к его боку.
Как и договаривались, никто не узнал о том, что случилось на борту Гай-до. Может быть, Гай-до и признался Ирии, но она не выдала его.
После гонок ребята перелетели на Гай-до под Вроцлав. Они решили — пускай Гай-до поживет у своей госпожи. А когда его новые друзья соберутся в путешествие, он обязательно полетит с ними.
Они провели три чудесных дня в домике под Вроцлавом.
В лесу, на радость Алисе, уже поспела земляника, Аркаша собрал коллекцию бабочек, а Пашка выкопал большую яму на дворе заброшенного старинного панского поместья, потому что кто-то из его новых друзей проболтался, что там есть старинный клад.
Тадеуш, который первые дни поглядывал с опаской на корабль, стоявший как башня рядом с домом, вскоре примирился с Гай-до, потому что обнаружилась удивительная вещь: стоило малышке заплакать или просто закапризничать, как ее несли к Гай-до, и при виде космического корабля девочка замолкала. Она могла часами, не отрываясь, глядеть на Гай-до. А Гай-до подслушал, как молодые парни пели на улице мазурку Домбровского, и напевал ее девочке по-польски.
Когда путешественники вернулись в Москву, Алиса повесила грамоту, где было написано, что она — наследная принцесса, у себя над кроватью. Но знакомые задавали столько вопросов, что она сняла грамоту и спрятала в ящик письменного стола.
Она вынет ее, когда соберется полететь на ту планету, где, как известно, давно уже установлена республика, но многие помнят об императрице Моуд, которая пожертвовала жизнью, чтобы разоблачить злобного узурпатора.
Элеонора Мандалян
ЦУЦУ, КОТОРАЯ ЗВАЛАСЬ АНЖЕЛОЙ
Муно положил большую, гладкую голову Анжеле на колени и зажмурился.
Она погладила его покатый горячий лоб, провела пальцем по огромным ноздрям, занимавшим почти половину лица, по мягким обвислым губам, скрывавшим непомерно большой рот…
Ей хотелось сказать: «Милый Муно… Мой Муно», но она решила молчать и не нарушит своего решения.
Муно приоткрыл маленькие, глубоко посаженные глазки и кротко посмотрел на Анжелу.
— Ну, что же ты? Гладь мне шею, почеши за подбородком, — разнеженно промурлыкал он. — Не понимаешь? Эх, ты глупое животное!
Анжела притворилась, будто и вправду не поняла его слов. А шея у Муно такая длинная, что ей все равно не удалось бы ее погладить. Кожа у Муно теплая-теплая, почти горячая. Она такая гладкая и упругая, будто синтетическая. И цвет у кожи необыкновенный и очень приятный — голубовато-серый.
— Муно! Время питания, — пропела мама Муно. — Зови звереныша и спеши сюда.
Муно проворно поднялся. Он был довольно толст, но длинный хвост, которым он частенько пользовался вместо третьей ноги, делал его более подвижным.
— Цуцу! За мной! — сказал Муно, хлопнув себя перепончатой рукой по бедру.
Муно не знал, что на самом деле ее звали не Цуцу, а Анжелой. Она покорно встала и пошла за Муно, тем более что вкусные запахи дразнили ее обоняние.
Они всегда приступали к питанию, когда папа Муно возвращался с прогулки.
На Парианусе удивительная почва. Из нее можно слепить что угодно, как из пластилина. Но в отличие от пластилина она сохраняет любую форму и не размягчается, может быть, потому, что температура на Парианусе всегда одна и та же. Из этой почвы париане лепят себе жилища, лежанки, сиденья, подставки для пищи, посуду. Если парианин еще младенец, ему лепят совсем маленькое сиденьице и маленькую лежанку, а по мере его вырастания их постепенно увеличивают в размерах. Это очень удобно. Мебель в жилищах париан обычно простая и бесхитростная. Но если среди париан попадается любитель пофантазировать, он может налепить всевозможные замысловатости.
В семье Муно таким фантазером был сам Муно. Хоть ему не минуло еще и ста лет (что для Анжелы соответствовало десятилетнему возрасту), всю мебель в жилище и даже стены он разукрасил сам. Тут были барельефы пиру — дерева с самыми сладкими плодами и изображения остроконечных скал, тех самых, что непроходимой стеной возвышались вдоль всего Городища париан и терялись за горизонтом. А прямо над входом в жилище Муно изобразил Анжелу и утверждал, что сделал точную копию. Невозможный фантазер этот Муно.
Все семейство устроилось вокруг подставки для питания — каждый на своем сиденье. Только у Анжелы, разумеется, не было сиденья. Она примостилась в сторонке на полу и ждала, когда кто-нибудь из членов семьи бросит ей из своей посуды кусочек.
Самым добрым, конечно, был Муно. Он так и норовил лакомые куски отдать своей любимице, за что частенько получал от мамаши шлепки. Анжела на собственном опыте знала, как это больно, когда тебя шлепают перепончатой рукой, и искренне жалела Муно.
