Владимир Михановский - Гостиница «Сигма»

— А потом прыжок Тилона повторил кто-нибудь?

— Никто не сумел, хотя пытались многие, — сказал Суровцев. — Я специально изучал летописи всех Олимпиад, начиная с самых древних, и протоколы всех крупных соревнований.

— В чем же, по-вашему, дело? — спросил представитель Космосовета.

— Трудно сказать, — пожал плечами Суровцев, — мнения расходятся. Думаю, для прыжка с грузом необходима была особая, великолепно отточенная техника, которая была впоследствии утеряна. Но одно могу сказать совершенно точно: у Тилона был замечательный тренер… Вот такого тренера, знающего, как прыгают с грузом, мы отыскать для Тобора не смогли.

— Как же Тобор все-таки догадался прыгнуть с грузом? — спросил кто-то.

— Что ж, Иван Васильевич, — усмехнулся Петрашевский, — раскройте товарищам секреты воспитания Тобора.

— Я передал Тобору всю информацию, связанную с техникой прыжка. Всю, — подчеркнул Суровцев. — И предоставил ему возможность самому разобраться в ней. Ну, а результат вы видели сегодня на экране.

Постепенно от группы идущих откалывался то один, то другой.

— Так я не прощаюсь. Жду протоколы учебных поисков, — сказал представитель Космосовета, сворачивая на тропинку, ведущую к крохотной, с воробьиный нос, гостинице, выстроенной в форме подсолнуха. Теперь диск его был обращен в сторону немощно угасающего заката. В этой же гостинице остановился и Суровцев.

— Я сам занесу их вам, — сказал Петрашевский.

— Хорошо, заходите. Поковыряемся вместе. Авось и отыщем «недостатки в пробирной палатке», — съязвил представитель Космосовета.

Суровцев пошел проводить Петрашевского. Аким Ксенофонтович на время испытаний Тобора поселился в коттедже, самом последнем в ряду. («Моя хата с краю», — не преминул он пошутить по этому поводу.) Сразу за виниловым домиком начиналась тайга.

Они остановились у тускло мерцающего крылечка.

— Последний парад наступает, — проговорил Петрашевский, и Суровцеву показалось, что голос у старика дрогнул. — Но ничего, мы еще побарахтаемся, черт возьми!.. — Аким Ксенофонтович махнул рукой, молодо взбежал на крыльцо и хлопнул дверью.

Суровцев постоял с минуту, прислушиваясь к хищной, насторожившейся тишине. Больше других времен года он любил осень. В памяти сами собой выплыли знакомые с детства, заученные из хрестоматии строки:

Он шел, осторожно отводя от лица ветви, словно тянущиеся к нему руки. Пахло хвоей, прелым листом, еще чемто, от чего тревожно и сладко защемило душу.

В глубь леса Суровцева вела тропинка, робкая, почти неприметная в разом прихлынувших сумерках.

Вскоре он сбился с пути и зашагал не разбирая дороги. Из головы не шел Тобор, его странная, ни с чем не сообразная медлительность, которая непрерывно и неотвратимо нарастала в течение всего нынешнего дня испытаний. Что с того, что с Тобором прежде ничего подобного не бывало? Тем хуже!.. Неужели где-то допущентаки конструктивный просчет и вся грандиозная работа зеленогородцев пойдет насмарку?

Спелые звезды висели низко, над самыми макушками кедрачей, загадочно мерцая.

…Аксен, видно, неспроста не пригласил его в гостиницу, к своему старинному знакомому, который приехал от Космического совета принимать Тобора. Свои у них, видимо, счеты — научные, по всей вероятности. Антиподы они в биокибернетике. Как говорится, «лед и пламень». Три десятка лет знакомы — а все на «вы». И надо же — теперь вот схлестнулись. Видно, Аксен наедине решил с ним поспорить, защитить позиции института. Что ж, все закономерно. Пусть хоть до утра разбирается!

Суровцев на ходу с ожесточением потер набрякшие веки. А вот он сейчас просто, вульгарно отдохнет, отдышится как следует. Выдохся ведь от бесконечных тренировок Тобора, неиссякаемой его активности, бесчисленных расспросов. Белковому-то что: ему усталость ведь неведома, машина — она и есть машина. Люди при нем трудятся в четыре смены — и то с ног валятся, а Тобору как с гуся вода.

А, черт! Суровцев налетел в темноте на ствол лиственницы, ругнулся. Бредя на ощупь дальше, осторожно попробовал на лбу вспухающую шишку. Кое-как пригладил всклокоченные волосы, усмехнулся. Хорош теперь, наверно, если в зеркало глянуть! Сфотографироваться — и хоть сейчас в Марсоград, на выставку «Род человеческий». Куда-нибудь там поближе к питекантропам.

Стояло новолуние, и тьма в лесу сгустилась, стала почти осязаемой.

Он все шел и шел, и саднящее чувство досады не проходило. Если завтрашние испытания отменят — не полетит Тобор на Бета Лиры. Недавно из этой звездной системы были получены загадочные сигналы, которые и заставили землян в срочном порядке готовить космическую экспедицию.

Как знать, подумалось Суровцеву, быть может именно там земляне встретят наконец, как некогда выспренне выражались, «братьев по разуму». Полученные сигналы, до сих пор не расшифрованные, не отрицают такой возможности…

Возможно, разумные существа с далекой звезды прилетали когда-то на Землю. И бродили здесь, где он бродит сейчас. Слушали шум вековечной тайги, восхищались Байкалом, в ту пору еще безымянным…

А теперь земляне готовят ответный визит!

Каким помощником был бы Тобор при первых, самых важных контактах с инопланетянами!.. Сумел же он наладить дружеские отношения с семьей дельфинов на Черном море во время учебного поиска. А совсем недавно расшифровал язык медведей, барсуков…

Но что толку сокрушаться по-пустому! — рассердился на себя Суровцев. Все решится завтра.

Из-под ног с пронзительным криком выпорхнула какая-то ночная птаха. Иван вздрогнул и остановился. «Куда же это я забрался?» — подумал он. В сознание разом ворвались ночные шорохи, запахи. Упоенно шелестели не успевшие опасть листья, одуряюще пахло осенней мятой, вдали размеренно ухала выпь.

Суровцев зябко передернул плечами, глянул на светящийся циферблат часов: ничего себе, половина второго! Напряжение понемногу спадало, он двигался теперь совсем медленно и вдруг подумал, что очень похож на Тобора к концу сегодняшних испытаний.

Почва пошла под уклон, потянуло спереди сыростью. «Речка», — больше догадался, чем увидел Иван. Тысячу раз пролетал он над этой речушкой, направляясь из дому в институт и обратно, но только сейчас вот довелось спуститься «с небес на землю».