- Нет уж, сам ложись, - велела девушка. - И не спорь. Не время для проявления джентльменства. Тебе нужно отдохнуть, ты размахивал этой железкой весь день, в отличие от меня. Оставь мне огниво на тот случай, если они появятся, и спи. Я уже и не помню, когда ты в последний раз отдыхал. Еще на поверхности, и то - сидя на стуле возле окна. Если что-то случится и нам снова придется идти, завтра ты заснешь на ходу и свалишься в воду, а я не смогу тебя вытащить.
Юноша признал справедливость аргументов, и повалился на куртку, уложив голову на колени усевшейся рядом девушки. Он подумал, что наверняка застудит себе что-нибудь внутри - толстая кожа не очень-то защищала от холодных камней. Юноша боялся, что долго не сможет заснуть - так всегда получается, если не выспался, и к тому же знаешь, что утром рано вставать, однако отключился, едва успев додумать эту мысль до конца.
А Кара всматривалась в темноту пещеры, стараясь поменьше шевелиться, чтобы не беспокоить друга. Ей тоже хотелось спать, но ей, в отличие от Акселя, на прошлом привале удалось выспаться - и даже боль в травмированной руке не помешала. Рука и теперь болела, но девушка, которой случалось раньше ломать кости, по характеру и интенсивности боли определила отсутствие перелома. Просто сильный ушиб, который будет беспокоить несколько дней, а потом пройдет, даже если его не лечить. Хотя какая-нибудь мазь точно не помешала бы. Сидеть, глядя в темноту не было скучно - опытная, не смотря на возраст воровка, она привыкла к долгому ожиданию, и оно ничуть не тяготило, в отличие от мыслей. Девушка надеялась, что им все-таки удастся выбраться из этой пещеры и с Пепелища, и тогда придется снова как-то налаживать жизнь. Возвращаться к прежнему ремеслу? Сомнительная перспектива. Кара не испытывала моральных терзаний по поводу своей работы. Никто из обворованных не потерпел от ее действий серьезного ущерба. Не последнее забирала, не ломала чужие судьбы, забирая какие-нибудь важные документы - хотя заказы на такое время от времени поступали. Не занималась шантажом - и не только по причине мерзости подобного занятия. Слишком опасно заниматься такими делами, работая в одиночку, без серьезной поддержки в гильдии. От таких грязных дел девушка старалась держаться подальше, опасаясь когда-нибудь перейти дорогу слишком влиятельным господам. И все же, несмотря на всю осторожность и принципиальность при выборе объектов, несмотря на то, что она, как ей казалось, всегда работала, не оставляя следов и не хвасталась своими успехами даже среди коллег по ремеслу, стоило ей случайно задеть понимающего человека, и она оказалась в Пепелище. Если ей удастся выбраться, ее неизбежно будут знать еще и в полиции. Вряд ли удастся скрыть свой род занятий. Даже если ей простят прошлые прегрешения, все равно не забудут - будут присматривать одним глазком, и тогда работать станет во сто крат сложнее. А значит, придется менять род занятий. Жить по-прежнему уже не получится. Как устроиться в жизни, не имея за спиной покровителей? Кара никогда не училась, не знала никакого честного занятия. Даже письму и счету ее обучил мастер-вор, который подобрал ее когда-то на улице. Старый бродяга пожалел ловкую девчонку - беспризорницу. Никогда не имевший семьи, под старость он стал сентиментальным и помог ей так, как умел. Не его вина, что он смог научить ребенка только тому, что умел сам. Кара вспоминала старика с нежностью и теплотой, и часто приходила на его могилу - безымянную, на дешевом муниципальном надгробии не было даже прозвища, только дата смерти. До недавнего времени это был единственный разумный, к которому она испытывала теплые чувства, хотя когда он умер - тихо, от старости, - первое время девушка злилась, считая, что наставник ее бросил.
Девушка на секунду перевела взгляд на Акселя и осторожно провела здоровой ладонью по его спутанным волосам. Она была уверена, что он не оставит ее, не забудет и не бросит. Успела убедиться за недолгое время знакомства. Сначала он показался ей восторженным мальчишкой, ребенком, избалованным благополучной жизнью. Ее раздражало его детское, наивное благородство, которое, она была уверена, с него слетит, как только он столкнется с первыми трудностями. Может, так оно и было, но всего за несколько дней мальчишке пришлось повзрослеть, а благородство никуда не делось, хотя и перестало быть столь нарочитым. Хотела бы она, чтобы у нее был такой брат! Нет, без помощи он ее не оставит, да и Ида, не смотря на суровость и язвительность, отнеслась к воровке по-человечески, и наверняка не откажется помочь, если Кара попросит. Только что она может сделать? Возьмет ее в служанки, или пристроит помощницей к тому же гро Гуттормсену, а фактически, просто устроит ее на содержание? Каре не нужны были подачки, даже от разумных, которые искренне хотят помочь. Если бы у нее хоть был талант охотницы, она бы с радостью пошла в обучение! Но никакого таланта не было, Кара прекрасно помнила, что не почувствовала ровным счетом ничего - а она старательно прислушивалась к своим чувствам тогда, в Фабриках, когда они с Акселем бродили по улицам в поисках пожилого охотника.
Кара готова была еще долго сидеть, размышляя о своем будущем - здесь, в темной пещере оно казалось далеким и нереальным, и мысли об этом не вызывали настоящих переживаний. Гораздо важнее было выжить сейчас, дождаться помощи, и, может быть, успеть помочь тем, кого сейчас неизвестно куда вели бандиты Пепелища во главе со своим главарем, время от времени зверски убивая кого-нибудь из пленников. Однако размышления были прерваны ожидаемым образом. Обострившийся за время скитаний под землей слух подсказал, что к стоянке подошли гости - доставшие до печенок звездорылы. Девушка провела оселком по ножу, высекая сноп искр, и твари, завизжав, ретировались. От резкого движения проснулся Аксель, и потребовал его сменить.
- Я не так уж устала, - возразила бывшая воровка. - Лучше пойдем дальше, раз уж ты проснулся.
Акселю нестерпимо захотелось отказаться. Идти дальше, все сильнее отдаляясь от возможной помощи, навстречу толпе моральных уродов, которые издеваются над пленниками, рискуя быть пойманными и разделить их участь не хотелось до одури. Особенно зная, что можно вернуться, встретить помощь, и тогда уже идти спасать пленников. Но юноша выдавил из себя слова согласия. И не потому, что его впечатлил вид мертвых, обезображенных людей - слишком кошмарные картины, чтобы надолго задерживаться в памяти. Просто он понимал, что идти дальше будет разумнее по нескольким причинам: если они с Карой вернутся и встретят помощь, это ничуть не ускорит погоню. По крайней мере, они проверяют путь на наличие ловушек, чего не придется делать остальным, когда они, наконец, появятся. Если они догонят бандитов раньше, чем встретятся с помощью, смогут проследить за ними, это существенно облегчит дальнейшую работу. Аксель не сомневался, что им с Карой это удастся - накануне, пятясь от крыс, он несколько раз видел следы сажи на стенах, и, значит, те, за кем они идут, освещают путь факелами. Вряд ли большая группа разумных может сохранять тишину. И это значит, что осторожные, привычные к скудному освещению Аксель и Кара заметят бандитов намного раньше, чем те обнаружат слежку. Нельзя было, так же, исключать возможность, что помощь не придет. Неизвестно, удалось ли гро Гуттормсену быстро миновать бюрократические препоны и предотвратить казнь наставницы, неизвестно, удалось ли ему быстро собрать группу для поисков. В конце концов, они с сержантом могли и вовсе не выбраться из Пепелища, хотя в последнее Аксель не верил - слишком опытен был старик, чтобы позволить себе так глупо ошибиться. Так или иначе, помощи могло и не быть вообще, и хотя Аксель не прекращал оставлять пометки на стенах для тех, кто будет идти следом, он понимал, что учитывать такую возможность нужно. А значит, возвращение к входу и вовсе теряет смысл. Аксель прекрасно помнил, что рассказывала ему Ида Монссон - живоглоты отличаются терпением и настойчивостью несвойственными для обычных животных, они могут караулить жертву неделями. И все-таки понимая всю разумность собственных размышлений, Акселю совершенно не хотелось идти вперед. Будь он хоть немного опытнее, он бы обратил внимание на свое иррациональное нежелание, но сейчас он просто злился и стыдился того, что считал трусостью и слабостью.
