— Мне сказали, что большинство служб Белого Дома переводят на базу в Виргинии, — сказал Гриффин. Маунт‑Уэзер — подземный город, построенный в годы холодной войны; на случай чрезвычайных ситуаций имелись планы по осуществлению большинства функций исполнительной власти оттуда.
— Отвезите меня… туда, — сказал Сет.
— Пока нельзя, сэр. Вас сейчас нельзя перемещать. Но ваш начальник штаба уже скоро прибудет в Виргинию. Он будет там вашими глазами и ушами; мы установим с ним зашифрованный канал связи. — Пауза. — Мистер президент, как вы себя чувствуете?
Сет закрыл глаза; всё стало розовым в проникающем сквозь веки свете потолочных ламп. Он старался дышать, старался держаться за свой рассудок, не упустить… не упустить его снова. В конце концов он сумел заговорить.
— Мои… мои ранения… опасны для жизни?
— Да, сэр, если начистоту. Мы едва вас не потеряли на операционном столе.
Сет заставил себя открыть глаза. В стороне он заметил Сьюзан Доусон и ещё одного агента Секретной Службы, имени которого он не знал. Он чувствовал себя очень слабым, по‑прежнему иссушенным; поверх физических страданий накладывалась эмоциональная мука.
— Вы… вскрывали… грудную клетку?
— Да, сэр, вскрывали.
— Сердце останавливалось?
— Да, сэр. На некоторое время.
— Говорят… когда ты на пороге смерти… то вся жизнь… проходит перед глазами.
Гриффин, всё ещё склоняющийся над ним, кивнул.
— Я слыхал об этом, сэр.
Сет несколько мгновений помолчал, пытаясь собраться с мыслями, пытаясь решить, хочет ли он доверяться этому человеку — но ведь это в самом деле было.
— Так вот, — сказал он, наконец, — со мной было что‑то вроде того.
Голос Гриффина остался нейтральным.
— О?
— Да. Только вот… — Он секунду смотрел на доктора, потом повернул голову к окну. — Только я видел не свою жизнь.
— Что вы имеете в виду, сэр?
— Воспоминания кого‑то другого, — пояснил президент. — Не мои.
Гриффин молчал.
— Вы мне не верите, — через силу произнёс Сет.
— Когда мозг лишается кислорода, может происходить множество необычных вещей, мистер президент, — сказал Гриффин.
Сет ненадолго прикрыл глаза — но образы по‑прежнему были там.
— Это… не то. У меня воспоминания… кого‑то другого.
Гриффин немного помолчал, потом сказал:
— Значит, вам повезло, сэр. Так получилось, что к нам приехал один из ведущих мировых экспертов по проблемам памяти — специалист из Канады. Я могу попросить его…
«Блэкберри» Гриффина, должно быть, завибрировал, потому что он достал его из кармана и посмотрел на экран.
— Помяни чёрта, — сказал он Джеррисону, потом заговорил в телефон: — Да, профессор Сингх. Э‑э… да, да. Погодите‑ка. — Он опустил телефон и повернулся к Сьюзан Доусон. — Ваше второе имя Мари?
Сьюзан вскинула брови.
— Да.
— Да, верно, — сказал Гриффин в телефон. — Что? Гмм, хорошо. Думаю, без проблем. Я скажу ей. До свидания.
Гриффин спрятал «блэкберри» и снова обратился к Сьюзан.
— Наш эксперт по проблемам памяти хотел бы поговорить с вами в своём офисе.
Эрик Редекоп продолжил свой путь по больничному коридору в компании доктора Юргена Стёрджесса. Они оба всё ещё были взбудоражены встречей с безумной женщиной по имени Никки, а Эрик к тому же валился с ног после долгой операции с президентом. Стёрджесс вскоре свернул, и дальше Эрик пошёл один. Посреди коридора располагался сестринский пост, и он улыбнулся сидящей там Дженис Фалькони. Ей было тридцать два, и выглядела она потрясающе: длинноногая, грудастая, с длинными прямыми платиновыми волосами и льдистыми голубыми глазами.
Обычно он видел её только в костюме медсестры, но однажды летом он наткнулся на неё на улице, когда на ней был надет топ, и с удивлением обнаружил у неё сложную замысловатую татуировку тигра, растянувшегося от левого локтя до плеча. Будучи врачом, Эрик инстинктивно не любил татуировок, но эта была так продумана и так искусно и достоверно раскрашена, что он не смог не восхититься; она стала нравиться ему ещё больше, когда Дженис рассказала, что сама выполнила рисунок, с которого сделали тату.
Конечно сейчас, подходя к посту, он не видел этой татуировки, но воспоминания о ней тем летним днём, когда её руки и плечи были открыты, вышли на первый план, и…
Ай!
Татуировка — это больно!
А такая замысловатая, как у Дженис — больно ещё как!
Эрик обнаружил, что теряет равновесие. Рядом у стены оказалась пустая каталка — он ухватился за её трубчатое металлическое ограждение и…
И он не мог отвести глаз от Дженис.
Она ещё не подняла голову, не заметила его, но…
Но он обнаружил, что вновь переживает тот летний день — тот августовский день у входа в «Филомену», ресторан, о котором он никогда не слышал и даже, он был уверен, не замечал, но название которого откуда‑то знал.
Он крепче ухватился за каталку.
Симпатяшка.
Да, да, она — очень даже. Но не только слово «симпатяшка» выскочило у Эрика в голове. Нет, нет, нет, перед ним стояло местоимение.
Он симпатяшка.
И хотя Эрик до сих пор так думал только про детишек и младенцев, эта мысль была не о каком‑то пацане с плюшевым мишкой. Она была о мужчине, взрослом мужчине. А ведь Эрик, как он сам любил об этом говорить, был пламенным гетеросексуалом. Однако же эта мысль была о мужчине с лысиной и седеющей бородой и…
Ох!
Эта мысль была о нём самом.
Да, он постригал бороду специальной парикмахерской бритвой, и да, он старался посещать спортзал хотя бы пару раз в неделю, но он вовсе не был нарциссом; он не думал про себя, что он симпатяшка. Собственно, он считал, что выглядит довольно забавно со своими глазами‑бусинами и носом таким коротким, что его вполне можно было назвать «пуговкой».
Опа, он меня на меня смотрит.
Эрик был настолько сбит с толку, что уже готов был развернуться и удалиться туда, откуда пришёл, когда Дженис подняла голову и улыбнулась ему своей светлой искрящейся улыбкой, и…
Это она, сообразил он. Это то, что она думала обо мне в тот августовский день, но…
Но как?
Боль от татуировки.
Дом — маленький, тесный.
Ковыляющая рядом такса.
Розовые кроссовые лыжи.
Он продолжил идти; его тянуло к ней.
Он знал, сколько она зарабатывает. Знал дату её рождения. Знал массу всяких вещей.
