Там Вениамин младший, князь их; князья Иудины, владыки их; князья Завулоновы, князья Неффалимовы.
Бог твой предназначил тебе силу.
Утверди, Боже, то, что Ты сделал для нас!
Ради храма Твоего в Иерусалиме цари принесут тебе дары.
Укроти зверя в тростнике, стадо волов среди тельцов народов, хвалящихся слитками серебра; рассыпь народы, желающие браней.
Прийдут вельможи из Египта; Ефиопия прострет руки свои к Богу.
Царства земные! пойте Бога, воспевайте Господа.
Шествующего на небесах небес от века. Вот, он дает гласу Своему глас силы.
Воздайте славу Богу! Величие Его – над Израилем, и могущество Его – на облаках.
Страшен ты, Боже, во святилище Твоем. Бог Израилев – Он дает силу и крепость народу Своему.
Благословен Бог!"
Ганелон допел псалом и печально подумал: земля, вол, плуг, Бог над землей и водами – вот вечность, утвержденная свыше.
Неужто Господь в каком-то неведомом будущем допустит царство еретиков – тряпичников-катаров, ремесленников, блудниц, везде сбивающихся в суетливые стада?
Разве такое угодно Богу?
Куда идти, если мир действительно покроется зловонными городами, подобными Константинополю? Вот он, новый Вавилон, справедливо выжженный святыми паломниками.
Куда идти, если дальше опять море, и опять нет берегов, а в безднах – Левиафан?
И кипятит пучину, как котел.
Зачем дыхание убитой Амансульты до сих пор достигает его груди, зачем ее далекий стон утверждает: все повторится, все опять повторится? Мир поднимется и вновь рухнет. И так будет всегда. Почему ее дальний стон утверждает: все приходит и все уходит? Зачем этот стон, колеблющий устои?
Ганелон сжал голову руками.
Томительная тянущая боль теснила сердце. Он задохнулся, но постепенно дыхание вернулось.
Он услышал: внизу стучат…"
"…кровь пропитала разорванную во многих местах грязную шерстяную рубашку. Рябое лицо брата Одо страшно побагровело, от этого шрам на шее казался белым.
– Отпусти их…
Наверное, брат Одо хотел поднять руку, но сил на это движение ему не хватило.
Ганелон поднял взгляд на испуганных крестьян.
– Коня оставьте во дворе, – приказал он.
И спросил:
– Где вы подобрали брата Одо?
Крестьяне переглянулись, все так же испуганно сжимая в руках смятые красные шапки.
– Он упал с коня. Мы нашли его лежащим на пыльной дороге. Наверное, он скакал со стороны Барре. Говорят, в Барре пришли солдаты. Говорят, там много солдат.
– Идите.
Крестьяне ушли.
Ганелон с болью наклонился над братом Одо.
Почувствовав его взгляд, брат Одо медленно растворил глаза.
Даже это потребовало от него немалых усилий. Но странно, зеленые, круглые, близко посаженные к переносице глаза брата Одо были полны не только страдания, они были полны торжества.
Истинного торжества!
Еще никогда брат Одо не походил так сильно на Христа с барельефа, украшающего наружную заднюю стену Дома бессребреников. Даже брови, взметенные вверх страданием, округлились.
– Потерпи, брат Одо, – ласково сказал Ганелон, разрывая пропитанную кровью рубашку. – Ты сильно разбился.
И быстро сказал, экономя силы брата Одо:
– Молчи, молчи… Теперь я вижу сам… Ты вовсе не разбился… Я вижу, это обломок стрелы… Ты ранен… Кто стрелял в тебя?…
Он не решался притронуться к торчавшему под левым плечом брата Одо обломку стрелы.
– Это еретики… В меня стреляли еретики… Я сам обломал древко… – брат Одо торжествующе улыбнулся. Его горячечное дыхание опалило Ганелона. – Еретики убили отца Валезия… Они подняли руку на папского легата…
– Убили отца Валезия?
– Отец Валезий всегда говорил, что дело Христа не преуспеет в стране, пока один из нас не пострадает за веру… Теперь святой отец Доминик может торжествовать… – брат Одо опять попытался улыбнуться, но на этот раз улыбка не получилась. – Теперь у праведников и подвижников развязаны руки… Великий понтифик отдаст земли еретиков всем отличившимся… Праведники и подвижники уже в деле… Гнезда проклятых еретиков горят по всему Лангедоку…
– Горят? – Ганелон близко наклонился, потому что голос брата Одо прямо на глазах слабел. – Конники мессира де Монфора уже в Барре?
– И конники, и сердженты… – шепнул брат Одо. – И конники, и пешие воины… А с ними папский легат Амальрик… Он неистов в вере… Он просит никого не щадить, даже раскаявшихся… Если они лгут, сказал легат, повешение явится наказанием за обман, если говорят правду, казнь искупит их прежние грехи… Господь милостив… Замок Процинта тоже горит… Говорят, одноглазого еретика барона Теодульфа убило горящим бревном, сорвавшимся с крыши… Людей барона Теодульфа выводят из замка босыми, накинув каждому петлю на шею… Пусть этот замок станет в будущем оплотом веры…
– Аминь, – Ганелон перекрестился.
Брат Одо долго и странно смотрел на него. Рябое лицо брата Одо явственно посерело. И все же это еще не был признак смерти, скорее это был признак ее приближения.
– Ты торопился увидеть меня, брат Одо?
– Да, брат Ганелон… Ты всегда беспокоился обо мне…
– Мы братья.
Брат Одо благодарно сомкнул веки.
– Ты торопился ко мне, в Дом бессребреников? – спросил Ганелон.
На мгновение глаза брата Одо вспыхнули.
На мгновение в его зеленых, уже затуманенных приближением смерти глазах вспыхнуло прежнее неистовство. То самое, с каким он всегда упорно выискивал гнезда ереси, то, с каким он всегда неистово стравливал друг с другом врагов Святой римской церкви, то, с каким он всегда служил блаженному отцу Доминику, истинному ревнителю веры.
Но силы его кончались.
– Ты потерпишь? – спросил Ганелон. – Рана кровоточит, я попробую остановить кровь.
– Не надо… – одними губами выговорил брат Одо. – Ты должен спешить… Возьми мою лошадь… Тебе следует быть в Барре…
– Но ты сказал, там паломники.
– Это так…
– Тогда почему пусты дороги? Почему из окна не видно бегущих? Почему еретики не бегут из Барре?
– Вокруг Барре выставлены заставы… Не один еретик не должен уйти от божьей кары… Папский легат Амальрик призвал: убейте всех!.. Никто не должен выйти за стены города… Папский легат Амальрик сказал: убейте всех, Господь узнает своих…
– Зачем мне следует быть в Барре?
– Забери монаха Викентия… Если потребуется, забери силой… Спрячь монаха в Доме бессребреников… У нас есть тайные подвалы, ты знаешь… Если потребуется, посади монаха в таком подвале на железную цепь, пусть он продолжит работу над «Великим зерцалом»… Труд Викентия – это тоже часть Дела… Викентия не должны убить…
И шепнул:
– Пусть сидит на цепи… Он должен смириться…
